Он закрывает глаза и болезненно выдыхает.
Рёбра болят, как проклятые, будто трое суток подряд солдаты колотили его железными сапогами в грудную клетку. Он чувствует, как Трисс осторожно касается его предплечья кончиками пальцев. До шва не достаёт, трогает лишь вокруг. Если сильно прислушаться к себе, можно ощутить прохладное касание магии.
— Не стоило, — бормочет он. — И так заживет.
— Добротный шов.
Геральт на секунду замирает, а потом приоткрывает один глаз. Трисс спокойно улыбается.
— Я не задаю вопросов. Ни одного. Только пообещай мне кое-что.
— Снова звезду с неба?
— Нет, — смеётся она, — это уже было.
— Тогда что?
— Выдели в своей жизни немного времени для себя. Монстры никуда не исчезнут, а вот ты — можешь.
Геральт смотрит на неё снизу вверх и качает головой.
— Ты единственная женщина, которая так спокойно говорит о моей кончине.
— Знаешь, кто бы ни был этот человек, — Трисс снова проводит пальцем по зашитому предплечью. — Ты ему дорог.
— Давно гадаешь на шовных стежках?
— Нет. Недавно. Хм-м. Дай-ка взгляну, — она осторожно берёт его руку и рассматривает аккуратные швы, слегка наклонив голову. — Нет, — изрекает наконец. — Никакой надежды на то, что через десять лет ты прекратишь вести себя, как идиот.
Он закатывает глаза и повисает недолгая тишина.
Так можно сидеть целую вечность, но рёбра дают о себе знать куда раньше. Тугая повязка ему бы не помешала — по хорошим делам, нужно было бы заехать к Шани. Кажется, она ненадолго возвращалась в Оксенфурт.
Геральт со вздохом поднимается и подходит к окну. Смотрит на оживлённую пыльную улицу Новиграда. Какой-то пьяный болван упал между двух бочек и пытается подняться, дёргая ногами. Пара небогато одетых детишек хохочут и показывают на него пальцами. Стражники, отдыхающие на лавке у самого рынка, даже головы не поворачивают — греются на солнце. Погода сегодня отличная.
— Как думаешь, — говорит Геральт, постукивая кончиком пальца по стеклу. — Что может чувствовать человек к тому, кто вернул ему сердце?
Трисс задумчиво смотрит на него из своего кресла. Всегда, когда она думает о чём-то серьёзном, на лбу появляются неглубокие морщины, а взгляд на какой-то момент словно теряет осмысленность.
Негромко скрипят пружины. Она подходит и становится около Геральта.
— Что бы ни чувствовал этот человек, тот, кто вернул ему сердце, не должен проводить акции невиданной щедрости.
— Думаешь, я щедрый? — с усмешкой спрашивает он, с нежностью глядя в светлые глаза.
— А бывают на свете щедрые ведьмаки?
Геральт коротко смеётся, протягивает руку и гладит скулу Трисс фалангами пальцев. Его понимающая Трисс. Он дорожил ею, всегда будет дорожить. То, что между ними — скорее, какой-то извращённый вид дружбы, чем что-то иное. Она насмешливо щурится.
Говорит:
— Интересно, кому было предназначено это прикосновение.
Улыбка остаётся на лице Геральта, но медленно становится какой-то показушной, приклеенной. Он вспоминает, как эта рука лежала на горячей груди другого человека. Как в раскрытую ладонь билось чужое сердце.
Ламберт не дурак. Он не даёт глупых советов, не слушает мнения других и не якшается с умными женщинами. Ламберт — смышлёный парень.
Геральту стоит у него поучиться.
…Даже от кожи пахнет дымом. Даже от кожи.
Ольгерд будто без перерыва горит изнутри, развел инквизиционный костер и жарит собственную душу — ему не привыкать. А Геральт… он пьет вино, вытянув ноги и зарываясь пальцами в медвежью шкуру. Смотрит, как пылает огонь в камине, как тени собираются по углам. Сколько бы Ольгерт не прожил здесь, комната не становится живее. Та же пустота и тишина, которую даже огонь не делает мягче, хотя делает теплее.
Видимо, тут дело в хозяине.
Они молчат, будто это первая их встреча после событий в святилище Лильвани. Будто они снова едва знакомы. Это не уютная тишина, не уютный треск камина. Да, это похоже на Каэр Морхен, с одной только разницей — сюда Геральт возвращается против воли, как возвращался бы старый одомашенный волк в лесную глушь каждую ночь, чтобы повыть на луну от души. Чтобы до самых поджилок проняло. Каждый день он видит миску, полную еды, но что-то сгребает его загривок в кулак и тащит в холодную чащу.
Геральт думает об этом и переводит взгляд.
Это похоже на Каэр Морхен. С одной только разницей. Здесь чудовищно болят пальцы от желания прикоснуться к человеку, сидящему около него. Суставы выворачивает от одной только мысли об этом. Если когда-нибудь Геральт коснётся Ольгерда фон Эверека, проведёт по обветренной коже его лица, вдохнёт сумасшедший запах в той близости, когда слышно даже самый тихий выдох… невозможно хотеть чего-то настолько сильно, а, получив, остаться в своём уме.
У Ольгерда босые ноги.
На них падает свет камина, по узким, крепким стопам скачут теплые тени. Можно рассмотреть каждую трубчатую кость, выступающие вены, суставы на пальцах. Гипнотическая физиология, от которой невозможно оторвать глаз. Шрам есть даже там — по верхней стороне, поднимается почти до колена, теряется в подкатанных штанинах. Геральт смотрит на то место, где светлая неровная полоса скрывается под тканью, и сглатывает. Левая ладонь начинает гореть, память услужливо обжигает воспоминанием о горячей коже и грубых шрамах.
