Великое [не]русское путешествие - [28]
— Ну, и что ты на это скажешь, остряк? — полюбопытствовал Жо Гималайский.
сказал Великий Русский Путешественник. Положительно, он был сегодня в ударе.
Глава двадцать восьмая,
о том, как выгодно составить на потом
воспоминанья о пережитом
«Невский проспект обладает[224] разительным свойством: он состоит из пространства для циркуляции публики; нумерованные дома ограничивают его, нумерация идет в порядке домов — и поиски нужного дома весьма облегчаются. Невский проспект, как и всякий проспект, есть публичный проспект, то есть: проспект для циркуляции публики (не воздуха, например); образующие его боковые границы дома суть… гм… да… для публики. Невский проспект по вечерам освещается электричеством. Днем же Невский проспект не требует освещения». От себя добавим. Мы знаем Невский проспект. За многое любим. За цитаты. За — у нас хорошая зрительная память, мы с детства угол рисовал[225]. За — углы. Угол Марата. И Ольстера. Угол Сайгона, угол Желябова, где ОВИР, угол Софьи Перовской. Угол Бродского. У нас хорошая память! Где мы остановились? Угол Бродского? Помните в «Уединенном»?..[226]
«Бродский, Бродский!.. Бродский…»
Ничего-ничего! Будет и на нашей улице («рехов» по др.-евр.) праздник! На рехов Гамлет. Или — на рехов Фауст! Я вам напишу воспоминания. Прямо в «Памятники» — «Воспоминания» Фауста о современниках.
Как сегодня помню: белая ночь, пролетка…
Она: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи?…»[227]
Он(лукаво): «Знаем, знаем…»
Она(запальчиво): «По мне, в стихах все быть должно некстати…»
Он(убежденно): «Все не как у людей!»
Она(кокетливо): «Я на правую руку надела перчатку с левой руки…»
Он(покровительственно, любовно): «Эх!.. Сено-солома!..»
Или! Правда, это было в Переделкино, но — в строку!:
Мошкара, нобели, понимаете, летают, скрещенье рук.
Первый(отмахивается): «Быть знаменитым некрасиво».
Второй(комара хлоп!) «Некрасиво!»
Первый: «Надо жить без самозванства!»
Второй: «Ох, надо!»
Первый: «Жизнь прожить — не поле перейти!»
Второй: «Да, знаете… это (нобеля хлоп!)…мысль!»
Всегда был соглашатель.
А еще, помню, провожали… Ночь прошла незабвенно, ресторация Иванова, то-се, цыганы, пьяные признания. Вдруг наш главный, тогда еще был жив покойник, царство ему небесное! Возьми — да брякни. «О, Русь, — говорит, — о, Русь! Жена моя!» Тут мы все наперебой, конечное дело, закричали: «Нет моя! Нет моя!»… А этот, уродский, паспорт спешит-тычет… Зане локоточками-то подучили, надо быть поскромней! Так он обиделся, чертяка, супругу-Русь-его-бросил и… фюить! Поклялся, правда, на Васильевский[228] прийти умирать! А что ему жалко — обещать! Я бы тоже пообещал, лишь бы выпустили…
Напишу мемуары! Крест святая икона, напишу!
Врежу алмазным стилем!
…Как-то, меж тем, бегло цитировать, бегя с банкой, некомфортабельно. Так где мы там остановились? Невский проспект? «Невский проспект прямолинеен (говоря между нами), потому что он — европейский проспект (Хо-о-рошая проза. Нота Бене! — М. Г.), всякий же европейский проспект… (еще не конец цитаты, пардон, отвлекусь! — М. Г.).
Гостиница «Европейская», Годдем! — вот паспорт. О-о! веар из туалет?.. Клоуз?!.. Шит! Почему клозет, говорю, не работает? Что значит «санитарный день»? Да кто же это вытерпит, черносотенцы!.. Икскьюзми!..[229] (Подождите, не конец цитаты! М. Г.) «…Всякий же европейский проспект есть не просто проспект…»
Фонтанка! Журчит старушка… Публичная библиотека для недоучек. Очень красивое, ценное, но, вероятно, трудное для ремонта здание… Ремонт его начали — лиценциатом медицины был Dr. Gendelev, а от он, ремонт, как новенький. И написано «remont», и на сопредельном туалете — тоже. Однообразно как-то, рутинно, без выдумки. Написали б «perestroika». «Всякий же европейский проспект есть не просто проспект, а…»
Литейный! Спекулянтский садик за академкнигой! Скупка. Всему в студенческой жизни своей хорошему мы обязан Книге! На папином 20-томном В. Скотте три ряда печатей! (Скупки.) Он, папа, любит Вальтер Скотта, он, папа, трижды выкупал шотландца, / по возвращении из отпусков.
О, эти, под карельскую осину[230], / генизы[231] русские политехнических евреев. / О, корешки! Собранья подписные! / Маршак — Шекспир ты наш! / Ты, Эренбург, наш Микоян!
«… Эли, а Эли?.. Лама азавтану?»[232]
Кругом
распутин, солоухин и глушко
а выходцев
from
кожинов:
куняев!
а
ты
от нас ушел
Илья Григорьич!
и
очень жалко, что ушел,
живым.
недокурив четырнадцатой люльки
недодымив
Герцеговины Флору
и так вот на — Падение Парижа
и Хуренито:
эти люди, эти годы, эта
жизнь!
о
елкин елин липкин левитанский
лиснянский о белоцерковский
зозуля галкин
и
сорокин
о!
— а балтер?..
— безыменский урин балтер!
а также: немцов швед и финн варшавский,
незнанский!!! голощекер!
кац!
и
шварц!!!
азаров и светлов! багрицкий и ясенский!
