Великое [не]русское путешествие - [29]
залесский дальский и долинин дольский
гай
огнев волин долин
и
гай-
дар…
о
дриз унд шторм!
…унд шток!
— айслендер!
унд гор унд форш! унд братья тур!
— унд
дар.
…но
озеров?.. а алигер? а островой!!!..
натан рыбак и рыбаков…
явленский!:
…райский!
с
барто!
и
(избранный и полный)
уткин!
и гусев! беленький!!! и
лебядинский!
рогинский лев и рысс и бек
и радов и ошанин солнцев славин!!!
Родная Речь!
Хорь
мит
Калиныч!
Чук
и
Гек.[233]
…а Элиза Ожешко! а! Элиза Ожешко!
А Шолом, ани мицтаэр, кводо[234] — Алейхем! А?
А Фейхтвангер! «Иудейская», страшно сказать, «война», ни разу не открыл![235] толкнул не глядя, теперь поздно горе горевать… Только детские книги читать[236]… — Весь второй рад семейного шкапа, вся… — менталитет уходит в гои —… сокровищница! ушла гулять в «Садик»!..
…«Не работает!» Академично. Лаконично. Не работает! И — точка. Точнее, восклицательный знак. Ну что ты будешь делать? Мелом. И хулиганье приписало всякие глупости. «Всякий же европейский проспект…»
«Сайгон»! Мы еще вернемся. Сюда умирать… Я терпелив! И родина моя «Сайгон». На мне татуированные знаки[237]. Просто, сейчас некогда.
Что-то омолокососел ты, «Сайгон», сравнительно с нашими временами зрелых Титанов, и надолбанный ты какой-то, старина, и не утоляет ностальгию, что в углу по-прежнему не шевелит трезвыми ассирийскими очами уже совершенно седой осведомитель, и глухонемые опять готовы к страшной клокочущей драчке, они что? не стареют, немые? У них никакого упадка сил?
Но — дальше, туалет дальше! Мимо придворной «Мороженицы»… Женя Вензель[238], тончайший стихотворец, не свиделись, «Мой отец еврей из Минска, / мать пошла в свою родню, / право было б больше смысла / вылить сперму в простыню» — извини, дружок, что не в столбик, некогда.
Евгений Вензель стрельнул в «Сайгоне» пятерку, приобрел в гастрономе напротив (о, темпера дешевизны!) маленькую + бутыль бормотухи + стакан сливового с мякотью сока — забросил в клюв и… не пошло. «Пяти рублей как не бывало», — флегматично сказал Вензель, не посмотрев на пол. Эту фразу мы повторили на улице Яффо, по выходе из иерусалимского рабанута[239], держа в руках «Теудат герушин» — «Свидетельство о разводе». С Еленой. «Пяти рублей как не бывало…» Но дальше, дальше, что нас остановит?!.. Здесь это, за пивбаром «Жигули» театра Ленсовета!.. Сначала «Ж», потом «М», помните? Да. «Перерыв». Чево «перерыв»?! Это у меня — перерыв! Перерыв?!!
Быстро, резво, скажу я вам, уходит от нас известный израильский литератор! И пролетит — конским глазом скося — знакомый подъезд? Где, на восьмом этаже он, он годы провел в безумном бешенстве желаний! Он пустил по ветру лучшие годы!
Стойте, Генделев, стойте, торопыга!
Замрите!
Что «не…»?
Стойте, скрестив ноги, — но стойте! Считайте количество знаков на странице — отвлекает.
А мы не спеша зайдем… Мы поднимемся, годы наши не те взбегать по темной лестнице на восьмой этаж, где двадцать восемь звонков и одно «стучать!» Где медная табличка «Инженеръ Ивановъ (Бейлисъ) — 1 звонок», а вы, Генделев, стойте и: ни!
Не ходить же по-маленькому в самой мемориальной подворотне Санкт-Петербурга?
Глава двадцать девятая,
в которой, на карниз ступив на верхнем этаже,
жиличка и рояль и автор — бряк!.. ну, это надо же!
…где мы не прописаны, но зато — до сих пор.
Где, когда постучат в дверь первый раз, следует снять висящую в изголовье киянку.
А когда постучат второй раз, сказать: «Антре!»
И — по этой команде в нашу щель вмерцает старушка (вообще их в квартире была дюжина, не считая Праскевьи, привидения), войдет мерцание Праскевьи и пригласит к драке.
Как еще не упоминалось, квартира раскинулась на пространстве хоров крепостного театра. Переперегорожена она была многократно и столь витиевато, что, когда дом стал на капремонт, — рояль, замурованный в келье, пришлось выкинуть из окна восьмого этажа, за что нуждающийся студент Генделев взыскал по рублю от заинтересованных лиц и набрал на рублей тридцать.
Рояль «Беккер» встал на подоконник, но падать не хотел. Не желал падать.
Рояль не падает с восьмого этажа кружась… (ну-ну, не жмурьтесь! Мы же не жмурились, когда, незадолго перед тем, наблюдали полет жилички Померанц, ровесницы «Беккера»). Рояль не планирует. В отличие от жилички Померанц, которая выпрыгнула сама, после муромского сидения в кресле-качалке, причиной которого был паралич, причиной которого был удар, причиной которого был арест мужа ее комкора и всей родни, причиной которого был террор, причиной которого был культ (причиной которого, как выяснилось, был Сталин, причиной кот. был Ленин, прич. кот. был Маркс, п.к. был папа Карла, п.к.б. Адам), причиной которого был Б-г. Причиной прыжка безумной сироты было то, что дом встал на капиталку и ей предложили Дом ветеранов сцены, а рояль было не вынести, что было причиной падения — она кружилась и планировала.
«Беккер» не хотел прыгать, не хотел падать. Стоял в проеме. Молился. Баху? Фи!.. скажем — Глюку — рояль выпирали из помещения в кривую твердую спину. Он решительно оттолкнул всех, ощерился прокуренными клавишами, цапнул за плечо Жо Гималайского и чуть не захватил палача с собой. Оттолкнулся в пустоту метра на два и спикировал.
В настоящей книге публикуется важная часть литературного наследия выдающегося русско-израильского поэта Михаила Генделева (1950–2009) в сопровождении реального, текстологического и интертекстуального комментария. Наряду с непубликовавшимися прежде или малоизвестными лирическими стихотворениями читатель найдет здесь поэму, тексты песен, шуточные стихи и стихи на случай, обширный блок переводов и переложений, избранную прозу (мемуарные очерки, фельетоны, публицистику, литературно-критические эссе), а помимо собственных произведений Генделева – ряд статей, посвященных различным аспектам его поэтики и текстологическому анализу его рукописей.
Михаил Генделев. Поэт. Родился в 1950 году в Ленинграде. Окончил медицинский институт. В начале 1970-х входит в круг ленинградской неподцензурной поэзии. С 1977 года в Израиле, работал врачом (в т.ч. военным), журналистом, политтехнологом. Автор семи книг стихов (и вышедшего в 2003 г. собрания стихотворений), книги прозы, многочисленных переводов классической и современной ивритской поэзии. Один из основоположников концепции «русскоязычной литературы Израиля».
Что делать, если старая жизнь разрушена? Что делать, если положиться больше не на кого? Что делать, если нет ни денег, ни дома, ни работы? Конечно же, бежать на море! Так решает бывшая секретарша Светлана и не ошибается. На морском берегу она найдет близких друзей, новую интересную работу, а главное, себя. Чем же закончится это путешествие?
Проза Евгения Алехина заставляет нас думать о себе в другом свете. Мы все – трудные подростки, щенки из коробки, стоящей у метро… Но мы всегда узнаем друг друга по почерку и интонации. В том числе в пространстве литературы.
Очередной сборник рассказов "чёрного юмора". И теперь – про коронавирус тоже. Конечно же, автор старался писать про него с оптимизмом и улыбкой. Пока сам не переболел… что в итоге, еще сильнее отразилось на его чувстве юмора. Книга только для взрослых.
Андрей Назаров — прозаик. Руководитель семинара Литературно-художественного Объединения в Копенгагене. Главный редактор журнала “Новый Берег”, выходящего в Дании на русском и датском языках. В сборнике представлены рассказы из журнала.
Саманта – студентка претенциозного Университета Уоррена. Она предпочитает свое темное воображение обществу большинства людей и презирает однокурсниц – богатых и невыносимо кукольных девушек, называющих друг друга Зайками. Все меняется, когда она получает от них приглашение на вечеринку и необъяснимым образом не может отказаться. Саманта все глубже погружается в сладкий и зловещий мир Заек, и вот уже их тайны – ее тайны. «Зайка» – завораживающий и дерзкий роман о неравенстве и одиночестве, дружбе и желании, фантастической и ужасной силе воображения, о самой природе творчества.
Коэны стали частью моей жизни. У нас было общим все, что имело значение: прошлое, воспоминания, тайны и вместе проведенное время. В Люка я была влюблена, но он казался недосягаем, а с Роуэном мы стали лучшими друзьями. Мама братьев Мэл относилась ко мне как к дочери. Я любила всех троих – каждого по-своему. И верила, что моему счастью не будет конца. Как же я ошибалась. Теперь ничего уже нельзя изменить. Люк никогда не простит меня. Он уверен, что именно я виновата в случившейся трагедии. Но когда спустя год мы вдруг столкнулись в Винчестере, я не смогла отказать ему в просьбе.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.