Великое [не]русское путешествие - [26]
Здесь — скверная история, начавшись апологией фамилии, обернулась круговой обороной честного имени — там,
где средняя русская фраза «пошли в бассейн» исполняется на распев «или мы уже пошли на бриху[217]?»; там,
где из-под груды моск- и леншвеевских жакетов, горжеток, макинтошей лексиконов вылез русский интеллигент евр. национальности, расправил плечи родового лапсердака, сидит как влитой и — таки показал язык!; там,
где как упражнения под музыку в хамсин — нечеловеческих волевых усилий стоит незабвение деликатного, тонкого искусства завязывания бабочек, обожаемых русскоязычным литератором;
где Генделев — по крайней мере, он дал себе себя (себе?) легко в этом уговорить; там,
где Генделев и иврит-то не выучил толком, по соображениям, конечно, нимало не убедительным — гигиены творчества, чтоб не путался под ногами; там,
где вконец испортился домашним арестом характер поэта — Михаил Самюэльевич возненавидели буквально на ровном месте невинное слово «рахманут», на иврите означающее «милосердие», всего-навсего! И даже — по-своему грациозное — слово «цагорайм» (полдень) — он возненавидел! «Цагорайм жизни моей» — красиво. А?
Как он хвастался своим русским! Надраивал его медь кирпичом, дышал на блеск его матово, плевал, опять тер истово и смотрелся в него, смотрелся, как в зеркало…
И!:
Самурай бы подверг себя вскрытию.
Американский еврей — психоанализу!
Стоик бы ограничился цикутой!
Прусский юнкер стрельнул бы и попал в лирический свой лоб!
И кого? — поэта! и где? — в Метрополии!, и кто? они, друзья веселых лет!, и, и — что? — Акцент! Акцент, говорят, у тебя, птичка! Может это не надломить ветлу тонкой психической конституции?
Акцент на самом деле был, это я вам как автор говорю — акцент на самом деле был не акцентом; а всего лишь, просто-напросто — скандированием, форсажем, излишне-цветаевским избыточным интонированием фразы: «Это! я вам! — как автор — говорю!» Акцентом же было названо змеем, Яго, тайным завистником Мишиного русского. Что же до поддержки этой инсинуации — то к клеветнику опрометчиво присоединились все те, кому Генделев (а странствующего поэта было много), кому он просто надоел. Ох, и до чего это был неверный, ох, невзвешенный, необдуманный ход! Потому что — Генделев надоел после этого всем еще больше, приставая: есть ли акцент? Таки ли акцент? Если есть, то какой он? а если какой, то какой он сильный?..
Что же до пагубной этой привычки аггравации смысловых ударений (акцентов), то — сокрушимся: нет, не от победоносности она, повадка сия, но — от мореной усталости — привычка прорубаться и прорубать смысл в патетических прогулках наших с бывшими настоящими и будущими компатриотами. От нужды нашей — эта привычка пришлецов и пришельцев — любыми средствами! любыми средствами глухонемых: жестом, гримасой, оплеухой, интонацией — доносить пусть горсть смысла нерасплесканной до центральной нервной системы коренного населения — любыми средствами отбросить тень смысла, поднять и вложить смысл в наше блеяние!
Отсюда: бессонницы, неврозы, фобии. Нытье.
«Я слово позабыл[218], что я хотел сказать, — жаловался известный внутренний эмигрант и невротик:
И — наоборот.
Махнем рукой: эвоэ! Махнем рукой. Издержки перевода с языков. Вон Иван IV, дерзал-дерзал, пытал, куролесил, — Генделев отхлебнул из банки — фиолетового осталось на самом дне — и повернулся к собеседнику: куролесил, разводился, переписывался с невозвращенцем Курбским — а в немецком учебнике русской истории прочтем: «Иоанн Грозный, прозванный за свою свирепость Васильевичем»…
Глава двадцать шестая,
где хоть волхвуй, хоть не волхвуй —
окончание — на «хвуй»
— Сочку не желаете? — спросил М. С. Г(енделев).
— Спасибо, Миша, я не пью, — ответил А. С.
…Расстались мирно.
«Он хороший, он умный — Кушнер[220], — почти с нежностью вспоминал Генделев. — Жаль, не посватался, голландка, тюль колеблем… газ чуть притушен в гостиной, „Поэма экстаза“… сидим и вяжем… Нет, что это я, совсем умом тронулся?! — Танеев[221] и вышиваем… потом хохочем и играем в серсо… А господские детишки цепко следят, чтоб мы невзначай чего не стырили в усадьбе…»
И — вздохнем, как вздохнув, именно на этом месте, лет двадцать тому, как вздохнула, в кинотеатре «Баррикада», зрительница «Войны и мира»… м-м-м… Стелка Шарафутдинова! Двадцатилетняя лимитчица, зарабатывающая лен. гор. прописку горняшкой в пригородном, тоже кинематографическом, санатории — вздохнула сладко и восхищенно, обмирая от на госпремию тянувших интерьеров особняка Элен Курагиной: «Убирать бы здесь!..»
А — рядом ниже — убивалась полковничиха: «Вадик! и эта симпапо! эта Наташа Ростова! и выйдет замуж за этого урода Бондарчука!»
«А ты откуда знаешь?» — сокрушался и так вконец потерявший голову от приключений на экране саперный Вадик.
Но и наши приключения предопределены, ведь что ни говори, а три килограмма сока — это три литра жидкой влаги. Внутри героя. Организм, он требует свое. (Правда, организм организму рознь. Бывает организм-дурак — стихи пишет.)
В настоящей книге публикуется важная часть литературного наследия выдающегося русско-израильского поэта Михаила Генделева (1950–2009) в сопровождении реального, текстологического и интертекстуального комментария. Наряду с непубликовавшимися прежде или малоизвестными лирическими стихотворениями читатель найдет здесь поэму, тексты песен, шуточные стихи и стихи на случай, обширный блок переводов и переложений, избранную прозу (мемуарные очерки, фельетоны, публицистику, литературно-критические эссе), а помимо собственных произведений Генделева – ряд статей, посвященных различным аспектам его поэтики и текстологическому анализу его рукописей.
Михаил Генделев. Поэт. Родился в 1950 году в Ленинграде. Окончил медицинский институт. В начале 1970-х входит в круг ленинградской неподцензурной поэзии. С 1977 года в Израиле, работал врачом (в т.ч. военным), журналистом, политтехнологом. Автор семи книг стихов (и вышедшего в 2003 г. собрания стихотворений), книги прозы, многочисленных переводов классической и современной ивритской поэзии. Один из основоположников концепции «русскоязычной литературы Израиля».
В эту книгу входят два произведения Ильи Эренбурга: книга остроумных занимательных новелл "Тринадцать трубок" (полностью не печатавшаяся с 1928 по 2001 годы), и сатирический роман "Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца" (1927), широко известный во многих странах мира, но в СССР запрещенный (его издали впервые лишь в 1989 году). Содержание: Тринадцать трубок Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Эту книгу можно использовать как путеводитель: Д. Бавильский детально описал достопримечательности тридцати пяти итальянских городов, которые он посетил осенью 2017 года. Однако во всем остальном он словно бы специально устроил текст таким намеренно экспериментальным способом, чтобы сесть мимо всех жанровых стульев. «Желание быть городом» – дневник конкретной поездки и вместе с тем рассказ о произведениях искусства, которых автор не видел. Таким образом документ превращается в художественное произведение с элементами вымысла, в документальный роман и автофикшен, когда знаменитые картины и фрески из истории визуальности – рама и повод поговорить о насущном.
Роман «Конец века в Бухаресте» румынского писателя и общественного деятеля Иона Марина Садовяну (1893—1964), мастера социально-психологической прозы, повествует о жизни румынского общества в последнем десятилетии XIX века.
Эти дневники раскрывают сложный внутренний мир двадцатилетнего талантливого студента одного из азербайджанских государственных вузов, который, выиграв стипендию от госдепартамента США, получает возможность проучиться в американском колледже. После первого семестра он замечает, что учёба в Америке меняет его взгляды на мир, его отношение к своей стране и её людям. Теперь, вкусив красивую жизнь стипендиата и став новым человеком, он должен сделать выбор, от которого зависит его будущее.
Писатель Дмитрий Быков демонстрирует итоги своего нового литературного эксперимента, жертвой которого на этот раз становится повесть «Голубая чашка» Аркадия Гайдара. Дмитрий Быков дал в сторону, конечно, от колеи. Впрочем, жертва не должна быть в обиде. Скорее, могла бы быть даже благодарна: сделано с душой. И только для читателей «Русского пионера». Автору этих строк всегда нравился рассказ Гайдара «Голубая чашка», но ему было ужасно интересно узнать, что происходит в тот августовский день, когда герой рассказа с шестилетней дочерью Светланой отправился из дома куда глаза глядят.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.