Великие заговоры - [99]

Во всех городах и селениях, через которые он проезжал, народ толпами сбегался ему навстречу, крича, что освободит и спасет из рук заклятого врага, но Риенци лишь благодарил всех и заявлял, что едет в Авиньон добровольно, по своему собственному желанию. Во время путешествия он был осыпан почестями и похвалами с ног до головы, и сказали бы, что речь идет о государе, шествующем с триумфом, а не о преступнике, которому предстоит предстать перед судьей.

По прибытии Риенци в Авиньон Клемент VI велел привести его к себе, чтобы узнать, какого поведения будет придерживаться в отношении его мятежный подданный и что осмелится сказать в свое оправдание. Риенци явился и стал у ног папы со скромной почтительностью и кротостью во взоре, вполне отвечающем его нынешнему положению, однако в то же самое время совершенно спокойно и непринужденно, чем привел Верховного Понтифика и его двор в полное замешательство. «Мне вовсе не безызвестно, — начал он, обращаясь к папе, — до какой степени очернен и оклеветан я перед вами и какое вредное предубеждение должно было вследствие этого родиться в душе и уме вашем в отношении меня, ведь и легаты ваши осуждали мое поведение с гораздо большей поспешностью, чем того требует справедливое и беспристрастное правосудие. В одном я сейчас уверен, Ваше Святейшество слишком справедливы, чтобы осудить меня, даже не выслушав. Далекий от желания избегнуть вашего трибунала, я бы уже давно предстал перед ним, если бы считал, что смогу совершить путешествие к вам в полной безопасности. Да и в Богемию прибыл я для того, чтобы умолять императора обеспечить мне свободный от каких-либо опасностей путь в Авиньон. Сегодня, когда я обрел счастье обнять колени единого отца всех верных христиан, осмелюсь молить его даровать мне судей, перед которыми я мог бы смело и без утайки дать отчет обо всех моих делах и поступках. Льщу себя надеждой, что при здравом рассмотрении они единодушно признают, что никогда прежде ни один человек не проявлял такой любви и привязанности к Святой Церкви, Святому Престолу и Верховному Понтифику, как я. Впрочем, если и допустил я ошибки, правя таким непокорным и буйным народом, как римляне, дерзну заявить, что заслуживаю в таком случае скорее сочувствия и жалости, чем наказания».

Клемент VI, ожидавший, что Риенци бросится к его ногам и станет молить о милосердии и снисхождении, был очень удивлен, видя и слыша перед собой человека, которому, как казалось, было совершенно не в чем себя упрекнуть. По окончании аудиенции по приказанию папы Кола ди Риенци отвели в просторную башню, в которой заперли одного, цепью приковав узника к стене. Затем были вызваны три кардинала для формирования состава суда и открытия процесса, но хотя его обвиняли в заговоре и восстании, т. е. преступлении, которое государи никогда не прощают и карают весьма сурово, с Риенци этого не произошло. С ним обходились не так жестоко и ограничились содержанием в тюрьме, как и бывает со всеми опасными и вольнодумными умами, способными возбуждать каждый раз новые и новые разногласия и беспорядки, едва им предоставляют свободу.

Чтобы как-то скоротать время, Риенци просил снабдить его всеми необходимыми книгами, и, получив их, проводил время в чтении римских историков, прежде всего Тита Ливия, своего любимого автора. Читал он с жадностью, обращая особое внимание на революции, восстания народа, перевороты, гражданские войны и разногласия сената и римского плебса Внимательнейшим образом изучал он те или иные деяния древних трибунов, их успехи и неудачи, их взлеты и падения, тщательно разыскивая причины успехов одних и поражения и гибели других. Часто применял он к себе то, что вычитывал из книг. Вновь перебирая в памяти события своего прошлого, свое прежнее возвышение и течение дел своего трибуната, он спрашивал себя самого, в чем совершил ошибки и обманулся и что должен будет еще сделать, если снова придет к власти. Воодушевленный до необычайной степени, надеясь вскоре все мысли свои осуществить на практике, верность своих идей он проверял по Титу Ливию.

Рим, управляемый четырьмя сенаторами, стал давно уже добычей всяческих распрей и склок, и народ пожелал, чтобы делами правления ведал один, человек, трибун Франческо Барончелли[167], догадываясь, что и он сможет легко захватить верховную власть, идя по стопам предшественника, и тем успокоит смуты и волнения в городе. В нем не было недостатка ни в честолюбии, ни в таланте, да к тому же он был гораздо решительнее прежнего трибуна, которому уступал лишь в области красноречия и знания канонического права. Так или иначе, но угадав настроения толпы и задумав свой план, он с легкостью его осуществил, став полновластным хозяином Капитолия и водрузив на нем знамя римского народа. Его эмиссары, повсюду крича всего лишь два, но зато каких слова: «Свобода! Свобода!», — собрали толпу, к которой новый узурпатор обратился с такими словами:

«Вовсе не тщеславие, властолюбие или личные интересы, но одна лишь любовь к родине заставила меня сегодня взяться за оружие. Я больше не мог без величайшей скорби видеть то плачевное и достойное сожаления положение, до которого довели нашу страну гранды. Кажется, что их насилия лишь затем утихли и унялись на некоторое время, чтобы затем вновь разразиться с новой силой. Из-за их тирании и раздоров Рим подвергается всем видам зла и страданий. Имущество, жизнь и честь больше никого не волнуют, ибо могут быть похищены в любой момент и безо всякого сопротивления. Даже святыни осквернены, все пребывает в смятении. Но сколь бы велики ни были несчастья, на нас обрушившиеся, я никогда не терял надежду на то, что и они могут быть устранены. Я чувствую в себе достаточно сил и отваги, чтобы сделать римский народ свободным и счастливым, вернув ему былую славу и полное успокоение от смут».