Великие заговоры - [94]

До того как нравы его изменились, он не желал для себя другой защиты, кроме любви народа, но позже стал подумывать о том, как бы получше обеспечить свою безопасность; в одном он не знал перемены — в вопросах правосудия. В этом отношении он никогда не позволял себе уклоняться от законов порядочности и чести.

Увидев, что все возрастающее число его личной охраны — римской милиции — вызывает все возрастающий страх и худшие подозрения, он опубликовал эдикт, в котором предлагал прибыть к себе магистратам и губернаторам городов, находящихся в подчинении у Рима, для принесения присяги на верность и должных почестей в его лице всему римскому народу. В равной степени восстановил он и старинные налоги и подати, не собиравшиеся уже долгое время. Все подчинились вызову и налогам, за исключением Джованни ди Вико, коменданта городка Витербо, и Гаэтано ди Чеккано, графа ди Фонди. Трибун, разгневанный на этих особ, осмелившихся открыто выступить против него, решил показать, что ему опасно противоречить безнаказанно. И в самом деле он выступил против них с войском, и поражение непокорных сделало его еще более страшным для всех князей и государей Италии.

Гранды, всего лишь несколько недель назад гордо поднявшие голову, в глубочайшем унижении склонились перед узурпатором. Даже на церемонии и богослужениях в церквах и храмах он сидел вблизи алтаря или верховного (папского) престола, в то время как римские синьоры смиренно и почтительно стояли вокруг на некотором удалении от него. Но жена ди Риенци даже превосходила мужа своей неслыханной надменностью и роскошью одежд. Всякий раз, когда ее видели на улице среди публики (что случалось довольно редко), ее сопровождала блестящая свита из самых знатных, родовитых, богатых и роскошных дам Рима. Рота вооруженных юношей составляла ее эскорт, и многие юные и очаровательные особы шли перед ней с опахалами в руках, дабы жара или мухи ни в коей мере не тревожили ее. Все семейство и все родственники трибуна получили дивиденды от его возвышения, ибо в этом отношении он полностью копировал поведение великих понтификов[158].

И все-таки авторитет народного трибуна, несмотря на изменение его нрава, оставался очень высок — отовсюду, даже из самых отдаленных городов Италии, к нему ехали за советом, разрешением спорных дел, честность его оставалась вне подозрений. Впрочем, ехали и для того, чтобы просто послушать его речи, которые, как и прежде, отличались огнем пламенного красноречия и способны были вызвать в людях необыкновенный, неподдельный восторг.

Даже коронованные особы искали его покровительства и обращались к нему за разрешением судебных споров. Например, Джованна, королева Неаполя, была обвинена в причастности к смерти своего венценосного супруга — короля Андрея Неаполитанского. Луи Анжуйский, король Венгрии, брат Андрея Неаполитанского, не желал оставлять преступление безнаказанным. Дело было передано в трибунал Риенци, который просил дать ему время для принятия решения.

Папа, кардиналы, все прелаты авиньонского двора постоянно писали Риенци самые верноподданнические послания, в которых весьма ловко внушали ту простую мысль, что самое достойное и необходимое для его благочестия — не расточать доходы святой церкви. «Следует, — говорилось ему, — поступать с ним подобно доброй, но разумной матери, которая позволяет сосать молоко свое с умеренностью».

Филипп Валуа, тогда правивший Францией, посчитал несовместимым со своим достоинством отвечать серьезно на пышные и дерзкие письма, которые посылал ему Риенци. Французский монарх прибег к стилю более простому и доступному — он велел простому лучнику своей охраны вручить послание римскому трибуну[159] из рук в руки.

Казалось, трибуну не о чем больше мечтать, однако новое желание — стать римским рыцарем[160] — стало его новой идефикс. Он даже не подумал о том, что тем самым вступит в ряды аристократии, ненавистного народу римского нобилитета, который сам так долго и упорно унижал и втаптывал в грязь.

Доверие к нему народа пошатнулось. Впрочем, как и все предыдущие начинания, это тоже удалось ди Риенци. Он принял титул римского рыцаря[161], а после столь же недостойной его, сколь и великолепной церемонии, стал созывать императоров, королей, герцогов, князей, графов, маркизов, представителей и глав торговых и ученых корпораций явиться в Рим в определенный назначенный для этого день, чтобы, представ перед ними, публично и всенародно доказать свои права на титулы, должности и звания, в противном случае он обещал начать против них законным порядком и по всей строгости церковного права иск, который мог закончиться вечным проклятием ослушников и официальным отлучением их от церкви. Так как, утверждал ди Риенци, вдохновлял его Святой Дух на великое дело. Помимо коронованных и сиятельных особ, в Рим стекался и простой народ посмотреть на невиданное зрелище и разрешить и свои судебные споры и тяжбы в римском трибунале. В поступках трибуна больше было смехотворной и опасной экстравагантности, чем зрелой и продуманной политики. Нетрудно догадаться, к чему это должно было повести.