Вдыхая аромат воспоминанья. Варвара Иловайская-Цветаева - [4]

— Не нарочно, я поверьте! — Варенька закусила нетерпеливо верхнюю губку, подняла к виску округлое запястье, поправила выпавший своенравно из прически локон. Кораллы, краем тугой браслетки, поймавшие беглый солнечный луч, засверкали набрасывая, теплые тени на ее лицо и темные дуги бровей, изящно вылепленные крылья носа. — Я, ежели правду сказать, знать хотела, что скажет Иван Владимирович о кораллах маменькиных, к лицу ли они мне? Целую коллекцию маменька оставила, в ларцах пылится и не со всяким платьем наденешь. Скоро уж кораллы мои, Иван Владимирович, будут древнее Ваших камей да гемм греческих! В музее только их выставлять надобно будет! — Варенька притворно капризно надула губки.

— Ох, Варвара, смотри! И вправду ведь, прелестницы век короток, уйдешь ты вся в красоту свою, что с тебя станется-останется?[13] — шутливо погрозила пальцем Мамака. — Где будут кораллы то твои?

— А я все дочерям своим оставлю! — фыркнула Варенька. — Да и музей на что? Не шучу ведь, всерьез!

— Да, да, — внезапно подхватил ее реплику до тех пор молчавший гость. — Я вот, если свершится моя мечта, Варвара Дмитриевна, то за честь кораллы Ваши увековечить почту, поверьте!

— Какая же вдруг у вас мечта, Иван Владимирович? — тотчас заинтересованно ахнула Варенька, — Вы о чем это?

— Мечтается мне уж много времени создать в Москве Музей искусств изящных, древних, античных, для просвещения народа. И можно было бы там представить всю историю красоты земной, от древних статуй фараонов египетских и богини Исиды с сыном на руках до Венеры Праксителевой и того, что творят наши русские художники: Шубин, Клодт…

— А картин, что же, и не будет в Музее том?

— Почему же? Все будет, милейшая Варвара Дмитриевна, и геммы, и камеи, и витражи, и картины. И кораллы Ваши там бы хорошо смотрелись, право! — Цветаев неожиданно, мягко и переливчато засмеялся. Смех удивительно шел к нему смягчал принужденную строгость, сдержанность, скованность манеры. — Вот Вы только себе представьте: сводчатые анфилады зал, мраморные полы, стройные колоннады в переходах, и статуи, и маски, и саркофаги, и амфоры греческие, и резьба по кости в больших витринах стеклянных… Сказывали мне, в Японии есть резчики, столь искусные, что из вишневой косточки даже статуэтки делают, до того крохотные! А там, где картины поместятся, можно залы в иных тонах сотворить: мягкий свет, теплый гобелен на стенах или охра и пуфы вдоль зал на гнутых ножках, для посетителей… И в одной из витрин — Ваше море, кораллов, любезнейшая Варвара Дмитриевна, только подумайте минуточку, море кораллов!

— Да ну Вас, Вы шутник! — Варенька, довольно сияя всеми ямочками щек, глазами, осторожно тронула краем веера руку Цветаева. Он не отдернул ее. — Что же моим простеньким камешкам в таком серьезном музеуме делать? Это все прекрасно Иван Владимирович, только где же Вы деньги на великость такую возьмете?

— Я бы надеялся на добровольные пожертвования и меценатство, Варвара Дмитриевна. В России много людей, истинное искусство ценящих…

— Хорошо бы Вашими устами, да до небес! А то мне вот кажется, что кроме Государей да Государынь российских и нет в стране у нас меценатов. А народу… Нужно ли ему искусство? Я даже в Италии, во Флоренции, видела одного лаццарони, забредшего случайно в галерею Уффици. Так вот, он плюнул в сердцах на пол, и выбежал, закрывши глаза прочь, увидев в одной из зал статую обнаженной Киприды или Венеры Калиппигийской, не упомню точно.

— Народ во многом еще, что дитя неразумное. А просвещение Варвара Дмитриевна, по словам императрицы нашей, Екатерины Великой, — дело всегда и везде совсем неспешное.

— А разве же оно не в крови у народа должно быть, поклонение красоте? Ведь я даже не о немце Вам говорю! Это же итальянец! — Варенька взмахнула веером, словно хотела всплеснуть руками и он раскрылся наполовину, вторя ее искреннему, горячему недоумению.

— Уж и не знаю, Варвара Дмитриевна, как Вам и отвечать! Середины золотой в том ответе не найдешь. — Подхватив Вареньку под руку, Иван Владимирович двинулся осторожно, словно с драгоценною ношею, вдоль березовой аллеи, вниз, к пруду. Тотчас пахнуло свежестью, тиною и еще каким-то едва уловимым ароматом, может быть, водными лилиями, кувшинками, розовато белые и желтые лепестки которых с нежнейшими прожилками, начали уже чуть смыкаться от жары.

— Да, может быть, Вы и правы! — пожала плечами Варенька и заговорила о другом. — А слышали Вы, Иван Владимирович, намедни репетиция состоялась в Малом театре, новой оперы Петра Чайковского, по пушкинскому «Евгению Онегину», а дирижировать на премьере будет даже сам Николай Григорьевич Рубинштейн?[14] В газетах волнение страшное сделалось, критики все наперебой пишут свои мнения, в крайности всякие впадая, даже и говорят, что вовсе «Онегин» не музыкален. Как же такое можно заявлять, помилуйте-с, ведь там каждая строфа на ноты так и просится, рифмы так и поются!!

— Варвара Дмитриевна, увольте, я не музыкант, и достоинствах творения Петра Ильича судить никак не могу-с, а вот, ежели пожелаете, клавир оперный Вам достать через салон нотный попытаюсь…