В сетях злосчастья - [3]

— А знаете ли вы, — проговорил он с холодной усмешкой, — что человек, который там похоронен, это мой родной племянник…

Землемер Кнопф, который сидел до сих пор неподвижно, уставившись в пламя костра и поджав губы так, точно перед ним было нечто донельзя противное, бросил на генерала быстрый взгляд…

— Рымвид?! — воскликнул он.

Генерал повернулся к нему.

— Да, он самый… Рымвид… А вы тоже слышали о нем?

Кнопф скривился так, точно хлебнул чистого лимонного сока, помахал костлявой рукой и поморгал белыми веками. Только тогда он с отвратительной лицемерной улыбкой пробормотал:

— Да, да… Рымвид… конечно…

— Рымвид! — свирепо и насмешливо повторил генерал. — Он самый, поручик моего полка Рымвид! «Капитан»! Доигрался…

— Так это ваш родной племянник… — прошептал в волнении Гунькевич, уставившись на генерала изумленными глазами.

— Младший сын родного брата, Ян, — задумчиво произнес генерал. — Брат мой в севастопольской войне пал смертью храбрых под Малаховым курганом. Генерал — майор, старый служака николаевских времен. За венгерскую кампанию[3] пожалован генеральским чином, орденами и поместьями в Пензенской губернии. Умирая на поле сражения, он поручил мне двух своих сыновей. Я ему дал слово брата и слово солдата, что воспитаю их, выведу в люди. Ну, и сдержал свое слово. Сдержал… Старший служил на Кавказе и умер там от холеры в чине штабс — капитана, — Петр, холостой. Младший, Ян, когда вышел из корпуса, служил в моем полку. Женился молодым на польке из шляхетского рода Плазов. Сынок у них был маленький, когда началось это подлое восстание[4]. Началось, господа, это подлое восстание, и послали нас… я тогда был в чине подполковника… послали нас в Опочинские…

Генерал погрузился в глубокую задумчивость. Кнопф скрутил неподражаемо аккуратную папиросу, вставил ее осторожно в мундштук и стал искать глазами уголек, чтобы закурить. Генерал, казалось, ждал, пока он, наконец, закурит, когда же Кнопф затянулся дымом, снова заговорил:

— Так вот. Мой племянник изменил офицерской присяге. Как только мы расположились на биваке, он ночью ушел в банду. Однажды рано поутру капитан Щукин рапортует мне, что Яна нет. На квартире, где мы стояли, в Сельпи, нашли на столе записку, в которое он мне, как командиру трех батальонов, писал всякий вздор о том, что ушел, «верный своему долгу по отношению к родине», меня, своего начальника и дядю, призывал тоже запятнать свою офицерскую честь, нарушить присягу и бежать вслед за ним в банду, в леса, к повстанцам. Так‑то вот, господа.

Кнопф медленно, старательно посасывал спою папиросу. Он пускал математически правильные кольца дыма и следил за ними глазами. Гунькевичу не хотелось больше чаю. Он сидел ошеломленный, не сводя с генерала глаз.

— До меня дошли сведения, — продолжал тот, — что наш беглец состоит начальником штаба в одной из банд. Ну, ладно… «Это он, — говорит мне капитан Щукин, командир роты, у которого под начальством служил мой племянник, — потому ушел, что в царской армии служба трудная, тяжелая, неблагодарная, а там в бандах полегче. Там наш прапорщик без забот и хлопот выйдет в капитаны… Что‑что, а чин в этих польских войсках получить нетрудно».

Кнопф докурил свою папиросу и хихикнул над остротой капитана Щукина. Генерал продолжал:

— Мы двигались в обход то одного, то другого отряда. Выйдем в Суходневские леса со стороны Конских, а они уйдут вглубь, к Бодзентину. Вернемся, а они за нами. Один их предводитель, не то полковник, не то капитан, по прозвищу «Вальтер», особенно водил нас за нос. Зажжет ночью большие костры, как будто это лагерь, а сам уйдет от этого места подальше и проводит ночь без огня. Мы двинемся в обход, окружим потихоньку эти далекие костры, нападем среди ночи — ни души. А он тем временем, услышав шум, подкрадется, как вор, при свете костров и откроет стрельбу по нашим солдатам, а потом опять уйдет в дебри. Были у него и свои мужики, которых он обморочил, они нарочно водили нас на эти ложные лагеря.

Писарь исподлобья посмотрел на войта Галу, и ехидная улыбка зазмеилась у него на губах. Войт сидел, выпрямившись, уставив на генерала глаза.

— Так было много раз в Самсоновском…

— Под Гоздом… — ввернул Гунькевич.

— Да, и под Гоздом.

— Под Кленовым, — пробормотал Кнопф.

— Кончилась, однако, эта забава, — перебил их генерал. — Раз, другой, третий удавался им этот фокус, а потом не вышло. Случилось мне как‑то идти с несколькими ротами от Загнанска к Вздолу — той самой дорогой, к корчме. Заночевал я в корчме, а Щукина послал с ротой на поиски этого Вальтера. На бой, прохвост, не выходит, по целым неделям прячется в болоте под Кленовым, у Буковой горы, — надо искать. Не успел я в ту ночь заснуть, как будит меня адъютант, молодой человек: частая стрельба в лесу. Проснулся я. Гул стоит в лесу… Вот как сейчас! Жалко… Сердце болит. Послал я еще роту на помощь Щукину. Не прошло и двух часов, как они подоспели. Мужик навел на лагерь, только уж на настоящий. Когда оцепили банду и ударили в штыки, большая часть повстанцев прорвалась и рассыпалась по лесу, многие погибли на месте. Но с собой Щукин привел не кого иного, как моего племянника «Рымвида», которого захватили в плен в рукопашном бою.