В каждую субботу, вечером - [8]

— Надо идти, — сказал Ярослав. — А то опять, как вчера, будет воздушная тревога…

Каждый раз, когда они расставались, Туся говорила:

— Значит, до…

И Ярослав продолжал:

— Завтра…

И теперь она тоже сказала:

— Значит, до…

— Ну конечно, — торопливо сказал Ярослав, быстро глотая слова, словно боялся, что она перебьет его. — Завтра, как мы и договорились. Ты будешь готова, конечно?

Туся кивнула.

— Вот и хорошо, просто чудесно, — он говорил все так же быстро. — Я зайду за тобой, и все будет отлично. Понимаешь? А пока дыши носом и ложись спать…

— Слушаюсь, — ответила Туся.

Он посмотрел на нее. Может быть, хотел еще что-то сказать, но не сказал ничего. Повернулся, закрыл дверь.

В конце коридора затихли его шаги.

6

Они сидели в кафе за нарядным, голубого цвета, столиком. В высоких стеклянных вазочках таяли шарики пломбира, в бокалах искрилась малиновая газировка, лопались пузырьки.

Было жарко. Шумел под потолком разъяренный вентилятор. В зеркале у входа отражалось распаренное, скучающее лицо швейцара.

— Как живешь? Рассказывай, — сказал Ярослав.

— Долго рассказывать. Основное тебе известно. Работаю в газете.

— Стало быть, пошла по литературной части.

— Газета — это еще не литература.

Ярослав улыбнулся.

— Говорят, многие признанные писатели начинали свой путь с газеты.

— Может, и так, — согласилась Туся.

— Часто приходится дежурить в приемной?

— Раз в две недели.

— Надо же было нам встретиться именно в твое дежурство!

В его голосе звучало не то удивление, не то скрытое недовольство.

— Кстати, — сказала Туся. — Расскажи, почему ты пришел к нам?

— А стоит ли? — Ярослав лениво махнул рукой. — Дело-то в общем нестоящее…

— Все-таки?

— Понимаешь, возле нашего дома, как раз напротив, Моссовет собирается строить дом, и получается, что окна нашего дома будут затемнены этим новым строительством. Тогда мы, жильцы, собрались и решили просить помощи вашей уважаемой газеты…

Он говорил с улыбкой, как бы слегка посмеиваясь над жильцами, пославшими его, над самой сущностью этой просьбы.

— Так, значит, — серьезно сказала Туся, — вы хотите, чтобы на этом месте дом не строили?

— Разумеется. Разве мало в Москве места?

— Хорошо, — сказала Туся. — Напиши мне, а я передам твое заявление в отдел строительства, они этим делом займутся.

— Уже написано.

Ярослав положил на столик перед Тусей лист бумаги. Разгладил его ладонями.

— Тут все изложено, и подписи моих соседей. Я живу в хорошем доме, и жильцы там все, как говорится, с положением.

— Понятно.

Туся взяла заявление Ярослава, положила в свою сумочку, потом отпила воды из бокала.

Откинувшись на стуле, Ярослав придирчиво разглядывал ее.

— А ты все такая же красивая.

— Я уже старая.

— Нет, ты красивая, ты почти совсем не изменилась.

Туся поняла, о чем он хочет спросить. Поняла и решила помочь ему.

— Семьи у меня нет. Я не замужем.

Он кивнул. Взгляд его стал цепким, напряженным. Может быть, он ждал, что она спросит, женат ли он?

А она не спросила. Не хотела спрашивать.

Им принесли свежую воду. Теперь уже изумрудно-зеленого цвета. Пожилая, густо накрашенная официантка играла припухшими глазами.

— С такой интересной дамой сидите и пьете газированную воду.

Ярослав комически приподнял брови.

— Я прошу, настаиваю выпить хотя бы шампанского, а дама ни в какую!

Официантка перевела взгляд на Тусю. Немолодые глаза ее казались утомленными. Черточка черного карандаша прошла по веку и дальше по виску. Так мажутся девчонки. У них молодые гладкие виски, а у нее сеть морщинок на желтоватой запудренной коже. И руки рабочие. Коротко обрезанные ногти сверкают кроваво-красным лаком.

Туся смотрела на нее и думала о том, что ей, должно быть, трудно живется. Трудно и невесело.

Официантка отошла.

Ярослав отхлебнул зеленой воды.

— Попробуй, ледяная…

Туся выпила. Она пила воду через соломинку, и ела растаявший пломбир, и курила сигареты одну за другой.

Ярослав сказал:

— Все эти годы я думал о тебе. Не было дня, чтобы я о тебе не вспомнил.

Туся молчала.

— Мне стыдно перед тобой. Я не могу простить себе, до сих пор не могу…

— Перестань, — оборвала его Туся. — Дела давно минувших дней…

Но его не мог обмануть ее нарочито небрежный тон и деланно светская улыбка.

— Нет, послушай меня. Ведь главное — это когда себе не можешь простить. Сам себе. Любой простит, но если сам себе не прощаешь?

Туся все молчала, и он продолжал:

— Одно пойми, я не мог тогда поступить иначе. Я думал об отце, он был на такой работе, ты же знаешь…

Туся залпом выпила весь бокал, забыв о соломинке. До чего холодная вода, даже зубы заломило. На самом дне звенят льдинки.

— Хочешь еще воды? — спросил Ярослав.

— Закажи водки, — ответила Туся. — Двести граммов, не больше.

Он удивился: в такую жару — и вдруг водка, но ничего не сказал Тусе и подозвал официантку.

Тоскующее лицо официантки вдруг оживилось. Она вскинула на Тусю ресницы, на нижних веках тушь смазалась, и глаза от этого стали печальными, даже слегка загадочными.

— Давно бы так, — изрекла она и вскоре уже поставила на стол графинчик с двумя рюмками.

— За что выпьем? — Ярослав поднял свою рюмку.

— За что хочешь.

Тусе и в самом деле все равно было за что. Просто захотелось выпить. В конце-то концов, может же человек когда-нибудь без всяких тостов, просто взять и выпить рюмку водки? Что в этом такого особенного?