В каждую субботу, вечером - [7]

Ярослав охотно согласился:

— Посидим дома вдвоем.

Вынул из кармана небольшой сверток в розовой глянцевитой бумаге.

— Отец прислал тебе с оказией. Можешь считать свадебным подарком.

Туся проворно развернула бумагу; не сдержавшись, ахнула. Тончайшего шелка кимоно скользнуло на пол. Блеснули при свете лампы серебристые птицы, расшитые золотом диковинные цветы.

Ярослав поднял кимоно с пола.

— Примерь-ка…

Кимоно было широким, рукава словно крылья. Туся сразу же утонула в них. Рванулась к зеркалу, замерла от удивления.

— Красавица, — сказал Ярослав, любуясь Тусей. — Ты ведь просто-напросто красавица!

Щелкнул замок входной двери.

— Мама пришла, — сказала Туся.

Мама остановилась посреди комнаты, сощурила глаза, вглядываясь.

— Что это?

— Это мой отец прислал, — ответил Ярослав. — Один генерал прилетел оттуда, и отец прислал Тусе в подарок.

Мама подошла ближе, пощупала тонкую ткань.

— Настоящий шелк, — веско произнес Ярослав.

Мама сдержанно согласилась:

— Да, конечно…

Туся очень огорчалась, она чувствовала, мама недолюбливает Ярослава. Не один раз она допытывалась у мамы, почему Ярослав не нравится ей.

— Не знаю, — отвечала мама. — Это необъяснимо.

Туся приподняла свои крылатые рукава, поправила растрепавшиеся волосы и решилась сказать все сразу:

— Мама, мы завтра идем с Ярославом в загс…

— Куда? — невнимательно спросила мама и вдруг поняла. Посмотрела на Тусю, странно изменившуюся, непохожую на себя в этом блистательном наряде, и глаза ее стали такими скорбными, что Тусино сердце разрывалось на части.

Туся сбросила кимоно и снова превратилась в саму себя.

— Мамочка, будем чай пить? Да?

— Я не буду, — ответила мама. — Пейте без меня. Мне надо на работу.

— А что такое?

Смущенная улыбка скривила мамины губы.

— Я, кажется, забыла спустить штору на окно в кабинете директора. Вдруг дежурный не заметит и свет зажжет…

Туся хотела рассердиться на маму, но вместо этого рассмеялась.

— Ты все никак не можешь привыкнуть к светомаскировке!

— А пора бы, — заметил, улыбнувшись, Ярослав.

Мама не ответила на его улыбку. Она казалась такой жалкой, растерянной.

— Я все понимаю, — сказала она. — Давно уже… Я даже пасьянс раскладывала, будет ли Туся счастлива…

— Ну? — весело, чересчур весело, спросил Ярослав. — Как, вышел?

— Со второго раза, — грустно ответила мама.

Протянула руку Ярославу, прощаясь, и он задержал ее ладонь в своей.

— Я ничего другого не хочу, — начала мама. — Ничего другого. Пусть все хорошо…

Она не докончила, повернулась, выбежала из комнаты.

Ярослав закурил, отгоняя рукой табачный дым от Туси.

— Мы будем счастливы, — сказал просто, уверенно. — Вот подожди, война кончится, и мы с тобой заживем…

— Слушай, — сказала Туся. — Чайник-то, наверное, уже весь выкипел…

Она принесла чайник, расставила на столе чашки, положила по два кусочка сахара на блюдечко и оладьи.

— Все. Больше у нас ничего вкусного нет.

Ярослав беспечно махнул рукой:

— У нас будет все самое вкусное. Отец посылки присылает, и нянька моя знаешь какая искусница…

— Нянька тебя вырастила? — спросила Туся.

— Да, она у нас очень давно. Еще с тех пор, как отец первый орден получил…

— Твоего отца не возьмут на фронт? — спросила Туся.

— Пока не думаю. Он же на Дальнем Востоке, там тоже нужна армия.

Ярослав задумчиво помешал ложечкой в чашке.

— Скажи, а что, твой отец бросил маму или она сама с ним разошлась?

— Он не бросил, — горячо возразила Туся. — И мама с ним никогда бы не разошлась.

Посмотрела на Ярослава, наморщив лоб. Она никому не говорила об этом. Только Асмик и Сережке. И еще Сережкиному отцу. А больше никому. Но Ярослав должен знать. В сущности, завтра они уже будут мужем и женой. А разве между мужем и женой бывают какие-то тайны и недомолвки?

— Папу арестовали, — сказала она.

— За что? — спросил Ярослав.

Туся пожала плечами.

— За спекуляцию? Или еще за что-нибудь?

Туся молчала.

— За что? — повторил Ярослав.

— Я не знаю.

— А, — протянул Ярослав.

Он вынул новую папиросу, зажег спичку, но так и не прикурил.

— Так вот в чем дело…

— Папа был строитель. У него были молодые проектировщики, он им доверился, он вообще был такой доверчивый… А потом дом рухнул, жертв много…

— Однако, — заметил Ярослав.

— Да, — сказала Туся. — Всех судили, и папу тоже…

— С поражением в правах?

— Не знаю.

— Ничего-то ты не знаешь. И конфискация была?

— Не помню…

Ярослав отодвинул стул, встал из-за стола.

— Ты чай не допил, — сказала Туся. — Остыл, наверно, — налить свежий?

— Нет, не надо.

Туся сказала, машинально помешивая ложечкой в чашке:

— Может быть, мне надо было тебе сразу рассказать обо всем?

— Какая разница, — ответил Ярослав, — раньше или позже? Что это меняет?

— Но ты расстроен, мне кажется.

Ярослав улыбнулся. Тусе подумалось, что улыбаются только его губы, а глаза — неподвижны.

— Что ты, — сказал он. — Чем это я расстроен? — Сосредоточенно побарабанил пальцами по столу. — Мне пора.

— Еще рано, — заметила Туся.

— У меня же нет ночного пропуска, Туся.

Обычно он звал ее «Рыжик», очень редко по имени. И ее имя «Туся» прозвучало необычно и странно, словно он забыл и теперь с трудом припомнил.

Она взглянула на него, но он смотрел в сторону. И потом, вспоминая об этой, последней их встрече, Туся не могла простить себе свой взгляд, молящий и, как ей казалось, униженный.