В чаще лесов - [7]

Если бы не оружие, то их можно было бы принять за простую группу крестьян, присевших отдохнуть у края дороги. Именно оружие бросается в глаза, превращая эту, казалось бы, случайно собравшуюся группу людей в нечто более грозное, чем отряд регулярных войск. Они — не простые крестьяне, они — представители вооруженного народа.

Небрежно, как попало, несут они это оружие — самозарядные винтовки Гаранд, карабины, автоматические винтовки Браунинг, пистолеты, пистолеты-пулеметы — оружие для внезапного нападения из засады и для молниеносных боевых операций. У одних — нагрудные патронные сумки, тогда как другие хранят боевые патроны просто в мешочках. Откуда же берется все это оружие? Шутя, не без юмора, они говорят, что оружием их снабжает Вашингтон. В разных местах мира можно найти партизан, которые с иронией говорят то же самое.

С большим интересом рассматривают они американца, прибывшего, чтобы присоединиться к ним, однако не хотят проявлять свое любопытство чересчур открыто. Они слишком самолюбивы для этого. После краткого знакомства они переходят к своим обычным занятиям: подбрасывают дрова в костер, приводят в порядок оружие или пришивают ремни к своей поклаже. Однако, работая, обмениваются шутками, косясь на меня: «Не говори со мной по-английски, я ведь не учился в школе».

В городе помимо встречи со мною и. Селией у них были и другие поручения: они захватили припасы — рис, сахар, соль, сушеную рыбу, «монго»[12], и теперь каждый из них кроме собственного оружия и пожитков должен нести также тяжелый холщовый мешок с грузом.

Наконец рис сварен. Его опрокидывают на продолговатый банановый лист. Вокруг белых, дымящихся кучек риса раскладывают кусочки сушеной рыбы. При свете костра мы садимся на корточки вокруг и начинаем есть. Они довольны, что я, подражая им, беру еду прямо руками, а когда обжигаюсь, пытаясь захватить пальцами горячий рис, смеются, и их голоса гулко отдаются в ночной тишине. Я говорю:

— «Масьядонг маинит» (Очень горячо).

Они смотрят на меня с притворным удивлением.

— «Ай Пилипино сийя» (Так он же филиппинец!).

У нас хорошее настроение. Мы находимся вне пределов зоны, обычно посещаемой по ночам военно-полицейскими патрулями, а поэтому чувствуем себя в безопасности. Все же позади на тропинке выставлен на всякий случай часовой.

После еды сразу собираемся в дорогу. Следы костра уничтожаются, а остатки от трапезы сбрасываются с отлогого склона. Теперь, когда мы сблизились друг с другом, идти стало легче, словно исчезла какая-то часть завесы, образуемой темнотой. Мы уже не так спешим, да и идти вместе с друзьями всегда веселее.

Наконец в полночь мы прибываем на плато, расположенное над Лонгосом. Здесь находятся плантации кокосовой пальмы и крупное «баррио»[13] Сан-Антонио, один из организационных центров движения. Однако мы обходим его стороной главным образом для того, чтобы не привлекать слишком много внимания к американцу, о котором неизбежно пойдет молва, несмотря на все предосторожности. Мы идем, петляя, через рощи кокосовых пальм. После длительного восхождения приятно шагать по ровному грунту, и все идут быстро, но в полном молчании.

Взошла луна. Мы движемся в ее серебристом свете; в нависшей кругом тишине блестящие широкие листья и стволы пальм кажутся тяжелыми, как металл. Я гляжу на длинную колонну шагающих впереди и сзади меня участников похода, которые движутся безмолвно, как призраки. То попадая в полосу лунного света, то оказываясь в тени, отливают серебром стволы их оружия.

По пути делаем привал. Мы сидим под пальмами, отливающими серебром, а один из «хуков» стремительно взбирается по согнутой другой ветви пальмы на ее верхушку и кидает вниз кокосовые орехи. Пользуясь «боло», снимаем наружный покров ореха, просверливаем небольшое отверстие в скорлупе и жадно пьем содержащуюся в нем жидкость с характерным резким привкусом.

Я теперь чувствую себя просто с этими людьми. Если оказавшись где-нибудь в незнакомом месте, поведешь себя так, словно ничто тебя не удивляет и ничто не кажется тебе странным или необычным, то вскоре почувствуешь себя своим человеком среди окружающих.

Незадолго до рассвета мы выходим из пальмовой рощи на заросший травой участок близ ручья.

— Сделаем здесь привал и позавтракаем, — говорит вожак нашего эскорта, молодой человек с неторопливыми движениями, ничем не выделяющийся среди всех.

В изнеможении валюсь на землю рядом с Селией и лежу на спине в траве, не обращая внимания на то, что она влажна от росы. Глаза мои смыкаются. Просыпаюсь, когда совсем уже рассветает.

Я поворачиваюсь и нижу перед собой лес. Он вздымается обрывисто, подобно утесу, там далеко, где кончается поле, где красновато-бурые, лишенные ветвей стволы деревьев тянутся круто на добрую сотню футов вверх, уступая затем место зеленому массиву листвы. Ничто не шелохнется на поверхности этого крутого обрыва. А поверх него высятся по склону ступенями зеленые кроны деревьев, все выше и выше, пока не скрываются где-то вдали в дымке, которой их окутал рассвет. Огромные оголенные стволы стоят, подавляя своей тяжестью, как олицетворение этой суровой и дикой природы. И глаз не в состоянии проникнуть туда, внутрь: видны лишь эти огромные ворота в царство полумрака и тишины.