У нас в Крисанте - [5]
Ну, а если госпоже Пэлтэгуце вдруг захочется отведать варенья из роз и запить его стаканом холодной свежей воды, приходится хватать ведра и бежать на колодец, даже если в доме воды сколько хочешь. За целый день Рафила и не присядет. Сломя голову несется она в долину с пустыми ведрами и медленно бредет с полными до краев в гору, согнувшись в три погибели. Но у нее крепкие плечи, сильнее, чем думают люди… Только крестный Пэлтэгуца знает, сколько ведер воды может она перетаскать с зари до поздней ночи. Из-под выцветшего платка выбилась толстая, длинная каштановая коса, а два огромных, необыкновенно ярких голубых глаза освещают ее красивое, чистое лицо. Иногда она смотрит людям в лицо вполне осмысленно, но потом вдруг взор ее тускнеет, она краснеет и снова принимается беспорядочно размахивать руками и бормотать что-то невнятное. Полные ведра раскачиваются, брызги летят во все стороны, платье у Рафилы мокрое, но несчастная не обращает на это никакого внимания…
Все, что удается ей заработать, она отдает Михэлуке. А у самой всего два платья — одно старое, залатанное, на каждый день, другое — праздничное, оставшееся еще с той поры, когда она молодой девушкой служила в Крисанте. Платье это из дешевого голубого шелка, с юбкой в широкую складку, Рафила никогда не надевает. Прячет на дно сундука, в котором держит свое убогое постельное белье. Но об одежде сына она очень заботится и, как только представляется возможность, шьет ему что-нибудь. Иногда крестная из жалости швырнет ей какую-нибудь старую тряпку. Рафила старательно отстирывает ее и выкраивает сыну обновку. «Чтобы сыночек был чисто одет и люди над ним не смеялись». Ботинки, правда, ей еще не удалось ему справить, зато она вяжет мальчику из шерсти тапочки. Даже крестная Пэлтэгуца, судача с соседками, с удивлением говорит:
— Золотые руки у несчастной. Как жаль, что она рехнулась!
Но во всем, что касается ее ребенка, Рафила в здравом уме. Она так заботливо пестует и наряжает сына, что все только диву даются.
Даже о волосах Михэлуки она не забывает. Как только его кудри отрастают, Рафила выпрашивает у хозяйки ножницы, аккуратно обстригает спадающий на лоб чубчик, старательно причесывает и умывает сына, то и дело сплевывая в сторону, чтобы уберечь мальчика от дурного глаза.
По вечерам она моет черного от пыли и измазанного до ушей ягодным соком мальчика в деревянном корыте и ласково напевает:
А ребенок радостно хохочет и бьет ладошками по воде.
В эти минуты нищая темная каморка на задворках постоялого двора господина Пэлтэгуцы кажется и теплой и светлой.
Мальчик хохочет. Два передних зуба у него выпали, а это значит, что сын растет. Выпавшие зубки мама забросила через крышу, не забыв спеть при этом песенку:
Как только жесткие мозолистые ладони матери касаются лица ребенка, они становятся нежными и мягкими, словно шелк, а чуть хрипловатый голос звучит нежно и ласково. И все-таки малыш чувствует себя неспокойно. Смутная тревога овладевает сердцем мальчика, особенно когда он слышит, как мать разговаривает сама с собой.
— С кем ты разговариваешь, мамочка? — спросил как-то Михэлука, уставившись на мать своими ясными голубыми, как небо, глазами.
— С ангелами, милый! — вздрогнув, ответила Рафила.
— С ангелами? — удивился мальчик. — А где же эти ангелы? И о чем ты с ними разговариваешь, мамочка? — упрямо продолжает свои расспросы Михэлука.
— Прошу их, чтобы они позаботились о нас, помогли нам.
— А они что говорят?
Рафила улыбается. У нее белые мелкие, ровные зубы. Правда, двух верхних зубов не хватает. Они выпали летом во время засухи. Сперва один, потом другой. Черный провал придает ее улыбке детскую трогательность.
— Ангелы говорят, что они помогут тебе, родной…
Михэлуке семь лет, но ростом он меньше своих сверстников. А тут еще тяжело переболел корью и совсем ослабел. Бедная Рафила за время его болезни так извелась — краше в гроб кладут. Пока мальчик болел, к ней и подступиться нельзя было. Ни на кого не глядя, уныло сидела она на пороге своей каморки. Стоило кому-нибудь до нее дотронуться, как она тут же начинала громко рыдать, потом эти рыдания переходили в глухой вой, и она выла, как дикий зверь, чующий близкую гибель. Все это выводило господина Пэлтэгуцу из себя, и он разражался громкими проклятиями.
Рафила нежно гладит сына худой, изъеденной щелоком рукой.
— Ты только послушай! Совсем спятила! — говорил он жене. — Ступай отнеси им что-нибудь, заткни ей глотку…
Рафила успокаивалась только тогда, когда приносили что-нибудь мальчику. Госпоже Пэлтэгуце прямо тошно становилось от того, что их соседка, бабка Текла, жена деда Хадеша, то и дело шныряла к ним во двор с крынкой молока под фартуком. Крестной не хотелось ругаться с соседями, но зачем они вмешиваются в чужие дела?
— Будет тебе хлопотать, Текла, я уже дала ребенку молока. Занимайся лучше своими делами. Рафила ни в чем не нуждается! Ну скажи, Рафила, разве я не даю твоему сыну все, что ему нужно? — спрашивает хозяйка и выразительно смотрит на Рафилу.
