У нас в Крисанте - [6]

Рафила бросается к хозяйке, целует ей руку, лихорадочно хватает с завалинки коромысло и ведра, бежит за водой и снова садится на порог и сидит, пока опять не принесут ее сыну гостинца. А дел в доме уйма… Вот почему в изголовье маленького больного всегда стоит кружка молока, лежат твердые, как камень, бублики из связки, что висит в окне корчмы, и кусочки сахара. А иногда можно увидеть и блюдце с вареньем.

Мать ко всем этим лакомствам и не притрагивается. Даже свой полагающийся ей на обед кусок сухой мамалыги Рафила норовит отнести к изголовью больного, и ее приходится кормить чуть ли не насильно. Она пришла в себя только тогда, когда Михэлука встал на ноги. Теперь ее уже не надо подгонять. Она опять работает с утра до ночи. А в свободное время, как зачарованная, не помня себя от радости, смотрит, как ее малыш выпивает кружку теплого молочка.

— Налей еще, мамочка, — просит мальчик.

Иногда она вынимала из-за пазухи пакетик, и мальчуган сразу же догадывался, что в нем. Он нетерпеливо тянулся к нему худыми ручонками, и его голубые глаза сияли ярче самых драгоценных камней.

В пакетике леденец…

— А еще есть, мамочка?

— Нет, больше ничего нет, родной, а то дала бы! — оправдывалась Рафила.

— А потом принесешь?

Конечно, принесет. Когда-нибудь принесет даже шоколадку. Настоящую шоколадку в серебряной бумажке. Как только получит деньги от господина Пэлтэгуцы, обязательно купит шоколадку…

И Рафила нежно гладит голову сына худой, изъеденной щелоком рукой.

— Птенчик мой родной, мамин птенчик!

ГОСПОДИН ПЭЛТЭГУЦА

Михэлука забился в угол между столом и плотно закрытой бочкой соленых огурцов и сосет кусочек сахара. Тряпка вокруг затычки намокла и тоже стала соленой на вкус. А как чудесно пахнет от бочки чесноком и укропом! У Михэлуки даже слюнки потекли и страшно захотелось есть. Но он ни за что отсюда не вылезет. Надо выждать! В корчму пришли дядюшка Тасе и дед Хадеш. Они уселись за столик у самой двери и заказали по стопочке. Мальчик не сводит с них глаз и ждет, а крестная уже давно его кличет, хочет засадить перья щипать… Она его ищет по всему двору.

— И куда этот маленький бродяга делся? — доносится до Михэлуки ее голос.

Но он не дурак, чтобы в такое ненастье бегать по двору. Дождь льет, холодно, к тому же на дворе уже темно. Крестная посылает на поиски маму. Но мамочка знает, где прячется ее сын. Она заметила его, еще когда подметала корчму, даже нарочно веником задела. Михэлука знаками попросил не выдавать его, и мама смолчала, не выдала. Тихонько рассмеялась и притворилась, что не заметила сына.

А потом незаметно бросила ему кусочек сахара, завернутый в бумажку. Где она только его достала? Бедная мамка! Весь день бегала под дождем и таскала на себе глину для кирпичей. Крестный дал большой мешок, чтобы мамка набросила его на голову, но все равно бедняжка промокла до костей и вся дрожала. А когда она зашла на кухню, чтобы там у печки согреться и просушить платье, крестная, наверное, тут же ее спросила, нашла ли она маленького бродягу. А она, конечно, ответила:

«Нет нигде мальчика!»

Мамка добрая!.. Она хорошо знает, что Михэлука не любит щипать перья. А у крестной целых три мешка, битком набитых перьями, и, как только ей подвернется под руку Михэлука, она тут же засаживает его за работу… Чем перья щипать, лучше он посидит за бочкой. А когда дядюшка Тасе соберется уходить, Михэлука выскочит из-за бочки. Дядюшка обрадуется ему, возьмет на руки и расцелует, потом вытащит из кармана деньги и скажет господину Пэлтэгуце:

— А ну-ка, подай мне за пять лей конфетку для сыночка Рафилы!

Крестный подойдет к шкафу, достанет банку с конфетами и даст мальчику леденец!

Ведь дочери дядюшки Тасе умерли от чахотки, и ему некому покупать теперь сладости. Он их покупает Михэлуке! Но сегодня дядюшка Тасе чем-то очень озабочен. Чокаясь с дедом Хадешом, потягивает он цуйку[2] и рассеянно смотрит на висящую под самым потолком лампочку.

Крестный моет за прилавком стаканы. Из крана сочится тонкая струйка воды и скупо орошает краешек стакана, позвякивающего от прикосновения к золотому колечку на пальце крестного.

В открытую дверь влетают ночные бабочки. Они бестолково кружат вокруг лампы, пока не наткнутся на длинную ленту липкой бумаги. Ленты эти недавно подвесили к вновь побеленному потолку. Это мама побелила весь дом, а заодно и их каморку. Каморку она выбелила даже два раза — первый раз еще до того, как Михэлука заболел корью, а когда он выздоровел — второй раз, чтобы никто не заразился.

Со двора несет холодом. Михэлука натягивает на колени черный шерстяной платок, завязанный крест-накрест у него на груди. Платок вышит красными цветочками, а длинная бахрома прикрывает ноги почти до пят. Дядя Гаврила привез его маме еще прошлой зимой. Какой это мягкий и теплый платок!.. Хорошо сидеть, когда ты так тепло укутан!.. Только бы корь не вернулась!

Плохо болеть корью, очень плохо. Нельзя выходить во двор, нельзя даже смотреть в окошко, потому что от света глаза распухают, словно луковицы. Брр!.. Хорошо, что он избавился от кори. Мамочка обещала, как только он выздоровеет, отдать его в школу, в ту самую школу, куда ходит Цаки. Вчера вечером мамка допоздна шила ему сумочку для букваря. Отрезала кусок от вышитого зелеными петушками коврика, что лежит на их постели, и смастерила сумочку. Теперь на коврике только три петушка, и к тому же один без хвоста… Но и трех петухов вполне достаточно, чтобы прикрыть лежанку. Четвертый петушок и хвост от третьего петушка красуются теперь на сумке Михэлуки… Да, сумочка чудесная! Когда мальчик утром проснулся, сумка была уже готова. Мамка пришила к ней лямки и красную шерстяную завязку, чтобы мальчик мог носить сумку через плечо. Мамка даже обещала, что даст дядюшке Кости́кэ Цы́нгу задаток за пару ботинок, да еще каких — точь-в-точь как у Цаки!..