У нас в Крисанте

Несказанно красивым казался Михэлу́ке мир, когда он взбирался на пригорок Райского предместья. Как только начиналась оттепель, мальчик разыскивал на залитых солнцем склонах холма прячущиеся под сверкающей кольчугой талого снега первые подснежники. Красивый цветок подснежник. Нежный, как последний снег, а корешок его, напоминающий по вкусу молодое кукурузное зернышко, был для Михэлуки самым лучшим лакомством на свете.

А как только пригорок покрывался нежной, словно пушок, травой, кто лучше Михэлуки умел заговаривать осот? Напевая веселую песенку и приплясывая, растирал он в ладошках стебель осота, пока тот не становился слаще майского меда.

В конце мая под жаркими лучами солнца пышно расцветали кладбищенские кусты и липы. Над старым деревянным забором склоняли цветущие ветви кусты жасмина и шиповника. В траве, словно смазанные яичным желтком, поблескивали лютики, а мята и тысячелистник благоухали на всю округу острым и дурманящим ароматом.

В погожие весенние дни по всему пригорку звенели веселые голоса детворы Райского предместья.

Для ребят даже похороны становились поводом для веселья. На похоронах бедняков, правда, им перепадал лишь пшеничный колобок, сваренный на молоке. Зато, когда хоронили какого-нибудь богача, громко звучала музыка, колыхались хоругви, а провожающие несли платки и калачи.

К такой процессии летела сломя голову вся босая детвора. Глаза ребят блестели от нетерпения. Раз играет музыка, значит, покойный был богатым человеком, а богачу всегда на свежую могилу бросают монетки; а то чем же его многогрешная душа заплатит за вход в рай? Как только родственники покойника, разбросав монетки, удалялись, шумной стайкой, как цыплята на зерно, сбегались ребятишки. Каждый старался перещеголять другого в ловкости, и маленькие кулачки жадно сжимали подобранные монетки. Но до драки дело не доходило. Как только все монетки были подобраны, ребята, словно по мановению волшебной палочки, успокаивались. Теперь надо было собрать все монетки вместе и пересчитать, попутно выяснив, кому на этот раз больше повезло! Затем ребята старательно подсчитывали, сколько леденцов можно будет на эту сумму купить в корчме господина Пэлтэгу́цы. Случалось, что денег хватало только на один леденец, но и это не беда. Ребята усаживались рядком на траву и, тесно прижавшись друг к другу, пускали леденец по кругу. Очередь соблюдалась свято, и каждый имел право лизнуть леденец столько раз, сколько монеток ему посчастливилось подобрать.

Деньги всегда подсчитывал Ца́ки, сын сапожника. Ему же, как старшему, была доверена и покупка леденцов в корчме господина Пэлтэгуцы.

Но вот как-то раз, когда денег оказалось очень мало и, чтобы купить леденец, надо было раздобыть где-то еще один лей[1], Цаки подал блестящую мысль:

— Послушай, Михэлука, на этот раз ступай ты к Пэлтэгуце. Он все же твой крестный! Может, даст леденец, не посмотрит, что не хватает монетки…

Судорожно сжимая в кулаке деньги, Михэлука со всех ног помчался в корчму. Сердце билось отчаянно — ведь он первый раз в жизни отправлялся за покупкой.

В корчме посетителей не было. За последнее время в корчму заглядывало гораздо меньше народу, и крестный плакался, что скоро придется пойти по миру. Вот и сейчас одиноко сидел он за прилавком и пересчитывал пачку денег. За ухом у крестного торчал карандаш.

Михэлука подошел на цыпочках к корчмарю, раскрыл потный кулачок и высыпал мелочь на прилавок.

— Ребята сказали, чтобы вы нам дали леденец!

Крестный поднял глаза на мальчика, сгреб мелочь, деловито ее пересчитал, смахнул ладонью в ящик и, не сказав ни слова, опять принялся пересчитывать пачку сотенных ассигнаций.

Испуганно глядя на огромные руки, перебирающие пачку денег, Михэлука потоптался на месте и, собравшись с духом, жалобно пролепетал: