Как-то однажды – солнце уже высоко стояло – товарищ наш Стёпа, сын кузнеца, отчаянный, шустрый и энергичный мальчик, сказал, обращаясь к Коле:
– На сегодня, Колька, особое дело есть. Важное дело…
Мы стояли на горе, обернувшись спиной к морю. У каждого из нас в руке было по охотничьей палке, которою мы только что преследовали ящериц и, к нашему огорчению, безуспешно. Ящерицы обыкновенно выходят из своих нор в обеденное время, когда очень жарко. Коля, при словах Стёпы, поднял палку, свистнул ею в воздухе, как ножом срезал пышно-красную головку колючки и сказал:
– Говори.
Мы бросились на траву, ещё влажную от росы, удобно расположились на спине, подложив под головы ладони, а Стёпа с важным видом взрослого стал крутить папиросу, достав бумагу и табак из жестяной круглой табакерки, которую вместе со спичками носил за пазухой. Мы внимательно следили за его движениями. Чиркнула спичка, понесло удушливым запахом серы, и Стёпа закурил.
– Вот и слушайте, – заговорил он, выпустив великолепные, толстые струи дыма через нос, – теперь сад, что за мельницей, – он ткнул папиросой в правую сторону от нас, где за высокой трубой мельницы, как бы вышитые по воздуху, зеленели деревья. – Словно лавка какая! От фруктов деваться некуда. Ребята и вся улица живёт ими, а мы тут за ящерками пропадаем. Вы себе как хотите, а я тоже пойду сегодня груши доставать. А кто хочет, тот пойдёт со мной.
Выпалив это предложение, он ловко пал на спину и перебросил одну ногу па другую. Коля внимательно выслушал и кивнул головой в знак согласия, т. е., что действительно нужно идти.
– А то подлецы всё обдерут, – поддразнил Стёпа.
Я вскочил и с увлечением обежал всю площадку, издавая на ходу воинственные крики. Стёпа теперь молча курил и сплёвывал. Коля поднялся, опять взмахнул палкой, подсёк под самый корень куст колючки и спросил:
– Лупить нас там некому?
– Некому, чай. Разве старый чёрт мельник?!. – Он подумал. – Пойдём в обед, тогда нас некому тронуть. Уж полакомимся. Только чур, уговор – никому не говорить. А то, как до батьки дойдёт, так и домой не показывайся.
– Ладно, идём лягушек бить.
Я был вне себя от восторга. Об этом чудесном и таинственном саде я давно уже слышал и моей мечтой было как-нибудь забраться туда. С каким трепетом я, бывало, проходил мимо невысокой стены, которая отделяла меня от него. И мельник, старый, седой, которого я видел иногда у ворот, казался мне могущественным существом, одарённым высшей властью. Я опять от радости хотел было поскакать, но Коля и Стёпа догнали меня, задержали и через минуту все мы, вооружившись камнями, уже рыскали по дороге, зорко следя за травой, – не всколыхнётся ли она от скачков лягушки. Первую я увидел. В сущности я был очень чувствительный и сердобольный мальчик. Мне шёл тогда 12 год, но я даже раньше, помню, мог заплакать только от одного слова, от тона голоса. Но бывали минуты, когда я становился жестоким более жестокого. Сладость мучительства овладевала мной и мне хотелось чувствовать, как живое мучается, страдает. И сколько из-за этого я переживал потом мучений от горького сумасшедшего раскаяния. Так было и теперь. При виде лягушки у меня потемнело в глазах от злого желания. Она сидела подле большого, обросшего мхом, камня и охотилась на мух, которых было подле неё в изобилии.
– Я первый, – крикнул я и изо всей силы швырнул в неё камнем.
Но я промахнулся, а она, испугавшись от шума, скакнула, забилась в траву и притихла, чтобы не выдать себя. Однако, Коля немедленно нашёл её и выгнал из убежища палкой. Она опять поскакала, грузно шлёпая как-то всем телом. Стёпа бросил камнем и попал ей в ногу. Она остановилась, упёрлась, надувшись, головою в землю, и было похоже, что она собирается стать на передние лапы, а ей не удаётся. Я опять прицелился и пустил прямо в средину её большим камнем. У меня отлегло от сердца и сейчас же жалость резнула меня. Раздался треск, точно наступили ногой на пузырь от рыбы, и мы пошли дальше. Лягушка же лежала с вышедшими внутренностями и на неё сейчас же насели тучи мух. Больше я уже не убивал: мне сделалось отвратительным это удовольствие. В следующий раз убил Стёпа, и опять раздался треск, потом Коля, потом опять Стёпа – и охота надоела. Жарко уже было страшно. Коля скомандовал бежать к «ключу», и мы двинулись. Стёпа, босой, в длинной ситцевой рубахе навыпуск, которою вытирал пот с лица, был уже далеко впереди нас, так как чудесно бегал и не имел соперников в этом… За ним бежал Коля, сбивая палкой по пути траву, а я трусил сзади, радуясь уже солнцу, шуршанию травы под ногами, морю, спокойному морю, которое сверкало и горело серебряным огнём. У «ключа» мы остановились, и как были – горячие, потные, – бросились под струи крепкой холодной воды, стекавшей с горы. С криком и смехом, толкая друг друга, мы отошли тогда, когда совершенно стали мокрыми. Потом напились. Стёпа опять закурил – и чтобы провести время до отправки в сад, начали охотиться на кузнечиков, Для этого мы вооружились сетками, которые сделали из травы, насадили их на палки, сбились в кучу и стали выгонять дичь. Со двора уже раздавались звуки надрывавшейся горничной Маши, звавшей нас завтракать. Мы притворились, что не слышим, и продолжали охоту. Звуки то приближались, то как будто пропадали и вдруг очутились неожиданно близко. Теперь Маша, наставив руку козырьком над глазами, кричала с укором:
