У нас в Крисанте - [27]

В конце аллеи стоят тетка с дядей. Увидев, что Михэлука сидит на цепи вместо Бэлцату, они оцепенели. А Бенони и след простыл. Может, забрался в копну, а может, и убежал в кузню к Томеке, чтобы рассказать о случившемся.

Барин дико орет на дядю Гаврилу и тетю Олимпию.

— А вы что уставились? Сговорились ограбить меня? Профсоюзом грозите? Я с вами справлюсь! Я не Попеску! У меня нет никакого поместья! У меня ничего нет! — кричит он, грозно размахивая тростью. — Не вздумайте только его отвязать… Пусть до завтрашнего утра сидит на цепи, как собака! Пусть научится сторожить груши, а не растаскивать их! — Барин поднимается по лестнице на галерею и плюхается в соломенное кресло.

Михэлука лежит ничком, зарывшись лицом в траву с ошейником на шее. А что, если расстегнуть пряжку и убежать? Но он тут же в ужасе отказывается от этой мысли. Куда ему бежать? Вдруг к самому лицу подкатывается желтая, с румяным бочком груша. Наверное, сам нечаянно подтолкнул коленом или локтем. Как будто нарочно кто-то подбросил ее, чтобы посмеяться над мальчиком… А какая она душистая!.. Пахнет солнцем, травой, землей, цветами! Но Михэлука с ненавистью отшвыривает ее в сторону. Он ни за что не притронется к груше, хоть режь его на мелкие кусочки. Наконец крупные, как горох, слезы покатились у мальчика по щекам, а жадная до слез земля собирает их и прячет в своей глубине. Но Михэлука сердито вытирает глаза. Внутри у него будто что-то оборвалось. Он сейчас же сорвет ошейник! Он убежит отсюда! Уйдет к деду Хадешу и бабке Текле, упросит их приютить его. Михэлука приподнимается на коленях, но тут же снова прячется в траву.

Кто-то громко звонит в подвешенный у ворот колокол. Кто это может быть? Бэлцату, радуясь неожиданно выпавшему на его долю счастью, мчится во весь дух к воротам. Видно, он уже успел рассказать своим друзьям Бимбашу и Кармине о событиях в саду и лает так громко, так усердно, чтобы хозяин понял, на что он, Бэлцату, способен, когда его не держат на цепи. Кто там осмелился войти в ворота? Ага, какие-то чужие люди. Да их много! Это разбойники! Бэлцату разорвет их на клочки! Сперва схватит за ногу того, что справа… Да, но ведь у него в руке суковатая дубинка… Может, наброситься на того, слева? Нет, лучше всего на последнего! Не зная, на что решиться, Бэлцату скалит клыки и подымает такой лай, словно на него напала стая волков.

— Цыц, шавка! — кричит тот, что с дубинкой.

Дядя Гаврила бежит людям навстречу.

— Это мы, Гаврила! А почему Бэлцату не на цепи?

Дядя Гаврила швыряет в пса камнями, но Бэлцату не унимается. Он пятится и снова бросается в атаку. Бимбаш и Кармина тоже рвутся с цепи и отчаянно воют.

Размахивая кнутом, прихрамывая, подбегает Томека. Он здоровается за руку с крестьянами и что-то им говорит, но из-за собачьего лая ничего нельзя разобрать. Тогда Томека подкрадывается к Бэлцату, захлестывает ему шею кнутом, волочит в погреб и закрывает там.

— Ну, теперь можно будет поговорить с господином Кристу! — облегченно вздыхает тот, что с дубинкой, и снимает соломенную шляпу величиной с аистово гнездо.

Старый барин с трудом встает и враждебно смотрит на пришельцев.

— Вы что, за молотилкой пришли? Испорчена она, а чинить не буду! — кричит он. — Не буду ее чинить. Вы же не пришли работать на моем винограднике?

Томека поворачивается и мягким, тихим голосом перебивает старика:

— Я ее уже починил, барин! Двигатель работает, как часы. Так работает, что может сразу с трех поместий обмолотить пшеницу.

— А ты, болван, не вмешивайся! Не дам им молотилку! Сказал, и кончено! Я ее продаю! Продаю государству, государственной ферме в Зорле́нь! Там и берите!

Крестьяне ухмыляются.

Михэлука осторожно приподнимает голову. «Так ему и надо! Сейчас они ему зададут. Вот хорошо! Может, и с барином Кристу разделаются, как с Паулом Попеску…»

Томека как-то рассказал мальчику, что случилось с Паулом Попеску. Он был не лучше, а даже похуже своего отца, которому карпы отгрызли нос и уши. Паулу Попеску принадлежал в Бухаресте целый дворец со стеклянными стенами и огромное поместье. Крестьяне были обязаны вспахать всю его землю, засеять ее пшеницей и кукурузой, собрать урожай. А барин приезжал из Бухареста и забирал себе все. Крестьяне почему-то всегда оказывались у него еще и в долгу. Вот так и шла жизнь год за годом, пока наконец мужики не порешили между собой, что ничего больше этому кровопийце не должны. Взялись за ум и поделили все поместья, как мамалыгу. «Кусок тебе, кусок ему, кусок мне…» А Паула Попеску насовсем прогнали из усадьбы. Может, эти мужики сейчас также поступят и со старым барином Кристу, который в отместку за то, что весной они не пришли гнуть спину на его винограднике, не хочет теперь одолжить им молотилку?

— А мы, барин, не за молотилкой пришли! Теперь в Зэворыте для нас устроили машинно-тракторную станцию. У нас молотилка своя, — гордо выпрямившись, заявляет тот, что все время размахивал суковатой дубинкой.

— Так какого же черта вы явились? — огрызнулся старик. — Что вы забыли в моем дворе? Я не помещик! У меня был сын, который своевременно пустил по ветру все мое имущество, чтобы вам ничего не досталось.