Весна в краю родников

Это город Ура́-Тюбе́ на севере республики, в Ленинаба́дской области. Как сейчас, помню жаркий летний день 1939 года, когда я уехал оттуда в большой мир. Долгим показался мне путь на скрипучей арбе до железнодорожной станции. Я кое-как примостился с краешка, придавленный чужим расписным сундуком и узлами с домашним скарбом: какая-то молодая семья переезжала из нашего города в другой район Таджикистана. Юная женщина, прижав к себе грудного младенца, обливалась по́том под паранджой. За весь день пути арбакеш сделал только одну остановку, чтобы мы могли подкрепиться лепешкой и глотком чая. Это было у придорожной чайханы кишлака Кушка́нд.

И вот наконец Урсатьевск, одна из крупных станций Средне-Азиатской железной дороги. Это уже в соседнем Узбекистане. Отсюда, из Урсатьевска, начинались в те годы все наши дороги в ближние и дальние края страны.

Меня усадили на поезд. Я взобрался на самую верхнюю, третью полку. Она еще не вся была занята багажом пассажиров. Два дня и две ночи убаюкивала меня эта жесткая полка, пока поезд не прибыл в столицу республики. Впервые ехал я по железной дороге. Ехал в такую даль один! Значит, я уже не мальчишка, кончилось мое детство. Думал ли я тогда, что спустя несколько десятков лет каждая поездка в страну детства будет для меня всякий раз такой сладостной, пленительной…

…Вот и теперь. Реактивный лайнер только что доставил меня за тридцать пять минут из Душанбе в Ленинабад. Встретили друзья. Возле просторного, из стекла и бетона, здания аэропорта я сел в сверкающую «Волгу» на мягкое сиденье рядом с молодым водителем. Промелькнули за окном машины многолюдные улицы, шеренги белокаменных многоэтажных домов областного центра — и наша «Волга» уже мчится по берегу полноводной Сырдарьи. Стрелка спидометра перешагнула цифру «80». Гладкий асфальт стелется светлой лентой по зеленому простору долины. Бегут по обочине, словно играя в догонялки, черно-белые столбики. Выплывают из степного марева кущи тополей и ив, утопают в зелени встречные селения.

Никогда не перестану удивляться — да неужели это те самые места, по которым я ехал сорок лет назад на учебу, неужели именно здесь тащилась тогда наша арба? Скрипели колеса на ухабах, мотали головами измученные жарой лошади, их копыта вздымали пыль. Опаленный солнцем арбаке́ш без конца понукал животных, устало взмахивая кнутом. Да, так мы влачились когда-то по пустыне чахлой и скупой, где глаз не мог ничему порадоваться, разве что пыльным кустарникам, пробившимся кое-где сквозь потрескавшуюся почву.

…Нарядный придорожный щит приглашает по-таджикски и по-русски: «Ура-Тюбе. Добро пожаловать!»

Меня охватывает волнение. И так всякий раз. Как откроются моему взору знакомые очертания родного края, так сердце и затрепещет. Здравствуй, родной мой город… Все вокруг него и в его черте мне близко и знакомо, вызывает сердечный трепет, гордость за свершения моих земляков.

Виноград вызревал на этой земле всегда, сколько помню. Но разве такими были плантации? По бескрайним совхозным полям бесконечными рядами тянутся белоснежные бетонные столбики-шпалеры. Плантации устроены теперь так, что виноградарям удобнее и легче ухаживать за лозой, их труд стал производительнее.

А «река в воздухе» — такого тоже прежде не было. Вода бежит по бесконечному бетонному лотку, который тянется через степь на двухметровой высоте над землей на своих ножках-опорах. Вся влага до капли придет по этому воздушному руслу на плантации, не растечется где попало. Сколько бед приносило моим землякам своеволие реки, стремительно бегущей через город, к полям, еще даже совсем недавно, лет пятнадцать назад… Каждой весной, в половодье, река выходила из берегов, с ревом крушила все на своем пути, наводила на горожан ужас. Поток нес бревна, камни, он бывал таким мощным, что однажды завертел и унес корову, попавшую нечаянно в русло. Случались и человеческие жертвы.

Когда я рассказываю об этом буйстве реки, вы подумаете: чего-чего, а живительной влаги нашим полям хватало. Как бы не так! Весной действительно избыток, а летом… летом поток хирел, иссякал, жаждущая земля трескалась от зноя и суши. В старину столько раз случалось, что дехкане затевали тяжбу на полевой меже. Каждый старался перехватить хилый ручеек, направить воду на свой клочок земли. Дело доходило до кровопролития.

Так и жил мой край — с водой и без воды, пока в южной части города не построили водохранилище. Надежный регулятор! Весной сюда стекает излишек влаги, которая раньше уходила на бесполезный сброс, а летом отсюда можно пополнять реку. Присмирела, перестала своевольничать она! Заодно получилась крепкая преграда для селя — водно-грязевого потока, который в период затяжных ливней грозно несся на город с окрестных холмов; теперь водохранилище заглатывает языки селя, да еще пополняет свои драгоценные запасы влаги.

Множество таких перемен в жизни своего родного города я и имел в виду, когда говорил о гордости за свершения моих земляков. В древности наши предки тоже совершали заметные дела, но оставшиеся следы этих дел наводят иногда лишь на самые горестные размышления. Поглядите-ка на этот холм, что высится слева от дороги на подступах к центру города. Зовется этот холм Муг. В детстве я ни от кого и не слышал об удивительной истории Муга, не знал, что эта возвышенность — рукотворная: по крайней мере вся верхняя часть горы, весь этот пласт высотой примерно с четырехэтажный дом — насыпной, нарощенный руками рабов. Мученики, подгоняемые беспощадными плетями надсмотрщиков, носили сюда грунт корзинами и мешками, чтобы хан мог построить себе резиденцию на высокой горе. Это было около трех тысячелетий назад. На вершине холма было местопребывание служителей языческого культа, которых звали му́гами (отсюда и название холма).