Творчество - [32]

Это был очень маленький, очень тихий мирок. Веденину он показался не только тихим — довольным своей немногосложностью, окунувшимся в себя самого, отгородившимся от всех забот.

И Веденину послышалось, будто этот мирок говорит:

— О чем тревожишься? Не надо, все обойдется. Ты закончишь картину, и никто ничего не заметит. Или боишься, что и тебя, как Андрея Симахина...

— Ничего не боюсь! Но я привык отвечать за свою работу. Так отвечать, чтобы не нужно было прятать глаза, Если же больше так не могу... Что ж! Кусок хлеба везде заработаю!

Так ответил Веденин мирку. И тут же себя опроверг:

— Ничего подобного! Никуда не уйду из живописи!

Стоило произнести эти слова, как все переменилось: совсем по-другому увидел переулок.

Старушка проснулась: прикрыв глаза ладошкой, посмотрела на солнце. Девочка, проскакав на одной ноге через все квадратики, захлопала в ладоши, обернула к Веденину сияющую мордашку. Молодая женщина, сняв с балкона пеленки, крикнула: «Наташа, обедать! И бабушку зови!» «Обедать, обедать!» — пропела девочка, помогая старушке встать. И даже мотив, все время сбивавшийся на одной и той же ноте, вдруг легко одолел эту ноту, прозвучал уверенно и красиво... Нет, переулок больше не казался отгородившимся от жизни. Он был самой жизнью — простой, обычной, но всегда удивительной.

Не оттого ли возникло ощущение одиночества? Не оттого ли, что снова, как и на литейном дворе, Веденин почувствовал себя случайным прохожим?.. Прежде не знал одиночества. Может быть, только в детстве: как-то старших детей повели на праздник, а его не взяли, весь вечер проплакал в темном углу...

Еще раз взглянув на девочку, вприпрыжку бежавшую впереди старушки, Веденин вспомнил Зою. Вспомнил такой, какой стояла на ступеньке вагона. «Знакомьтесь, товарищи, с моим родителем. Мы расстаемся по его вине!»... Захотелось увидеть дочь, приласкать. Подумал, что и видел-то ее очень мало. Сначала детские игрушки — медвежонок, матрешка. Потом угловатый худенький локоток, синие пуговки на школьном платье... Когда же успела вырасти, стать студенткой?

И еще, уже покинув переулок, подумал: «А что, если не там ищу ошибку? Что, если ошибка не на полотне — во мне самом?»

Но этой мысли Веденин не поверил. Зашел на телеграф, отправил дочери телеграмму. Двинулся дальше.

Он не удивился, увидав перед собой подъезд Союза художников.

16

Не успел подняться по широкой безлюдной лестнице (в помещениях союза царила летняя пустота) — кто-то тронул сзади за локоть.

— Никита?

— Насилу догнал, — улыбнулся Кулагин. — Вы так стремительно шагали, Константин Петрович...

— Стремительно? Скажете тоже. Куда нам, старикам.

Несмотря на всю свою озабоченность, Веденин с удовольствием оглядел подтянутую, мускулистую фигуру Кулагина.

— Ишь какой!.. Все еще юноша!

— Да что вы, Константин Петрович! Юноше стукнуло тридцать два!

— А мне пятьдесят два.

— Никак не дать.

— Благодарю. Обменялись комплиментами.

Оба поднялись по лестнице, подошли к дверям секретариата.

— Ох, ждет меня взбучка! — вздохнул Кулагин.

— Чем же заслужили? Напротив, Владимир Николаевич недавно говорил о вас...

— Послушайте, что сейчас будет говорить, — сказал Кулагин, пропуская вперед Веденина.

Голованов (он только что опустил телефонную трубку) поднялся навстречу:

— Ругать? Имею основания ругать!.. Где это видано — ни слуху ни духу!

Здороваясь с Ведениным, задержал его руку:

— Погоди, погоди... Выглядишь что-то неважно. Похудел, осунулся...

— Это кажется тебе, Владимир Николаевич. Разумеется, по сравнению с Никитой...

И оба обернулись к Кулагину. С непокрытой головой (так, невзирая ни на какую погоду, ходил он круглый год), в армейских сапогах, в гимнастерке, туго подпоясанной солдатским ремнем, — он производил впечатление пышущего здоровьем человека. У него были веселые с хитринкой глаза, широкий нос и упрямый, короткий подбородок.

— Этак и сглазить можно, — рассмеялся он. И добавил, снова став серьезным: — А я, Владимир Николаевич, попрощаться пришел.

— Попрощаться?

Вместо ответа Кулагин протянул Голованову письмо. Тот развернул письмо, быстро прочел и кинул на стол.

— Так, так!.. Когда же едешь?

— Сегодня.

— И надолго?

— На дальнюю границу ехать надо... Постараюсь уложиться дней в двенадцать, четырнадцать.

— Так, так! — повторил Голованов, не меняя ровного тона. — Значит, через полмесяца ждать?

— Это самое позднее.

— Понятно. Очень хорошо!

С этими словами Голованов схватил Кулагина за руку, с неожиданной силой подтолкнул к столу и заставил сесть.

— А теперь пиши. Пиши, пиши! Я тебе продиктую... Так и пиши: «Дорогие товарищи, приехать на ваш юбилей, к сожалению, не смогу, так как занят срочной работой. Сначала, по легкомыслию, собирался ехать, но товарищи отговорили...»

— Нет, — решительно отодвинулся Кулагин от стола. — Этого не буду писать.

— Не будешь? — все таким же ровным тоном спросил Голованов и вдруг взорвался: — Да как тебе не совестно, Никита! Неужели сам не понимаешь?.. Невозможно тебе отходить сейчас от холста! В другое время слова бы не сказал. А сейчас...

— Но вы поймите, Владимир Николаевич, — родная часть справляет юбилей.