Турецко-русская война 1710–1713 гг. - [3]

Порту беспокоил русский флот на Азовском море. В декабре 1702 г. султан Мустафа II потребовал убрать корабли от Азова и Таганрога (Троицкой пристани), прервать строительство новых судов на воронежских верфях, размежевать границы и срыть крепость Каменный Затон, стоявшую в сотне километров от турецких фортов на нижнем Днепре и мешавшую татарским набегам на Украину. В том же году турки стали крепить Керчь, строить Еникале и отсыпать каменную дамбу поперёк Керченского пролива.

Русский триумф над лучшей армией Европы под Полтавой и снижение напряжённости в 1709–1710 гг. в отношениях с турками, увенчались полным завоеванием Прибалтики от Выборга до Риги и политическим контролем над Речью Посполитой. В Варшаве была восстановлена власть короля Августа II из саксонской династии Веттинов. Россия стала державой-гегемоном Северной и Восточной Европы. Нависшая от Азова до Днестра над Османской империей сила, растревожила Стамбул. Порта не хотела ни русского, ни саксонского, ни шведского контроля над шляхетской республикой. В то время политический престиж шведского короля Карла ХII ещё не исчез и тот уверял турок, что двойной удар — шведов из Померании, а османов от Днестра вышибет русских из Речи Посполитой.

Именно это стало основной причиной конфликта Блистательной Порты с Российским царством, продолжавшимся вплоть до русско-турецкого разграничения в Причерноморье в 1714 г.

***

Событиям Турецко-русской войны 1710–1713 гг.[10] посвящено немало исследований. Как ни странно, почти обойдены вниманием отечественных историков добротные, основанные на турецких источниках труды Й. Хаммера и Д. Кантемира[11].

Объёмную работу о Прутской кампании написал профессор истории Анкарского университета А. Н. Курат. Сокращенное его изложение он дал в шведском и западногерманском журналах[12]. В 1950-е гг. господствующей на Западе была идея поставить предел «распространению коммунизма». По мнению Курата, государственный интерес Порты в начале XVIII в. состоял в том, «чтобы заключить Россию в её «естественные границы», сохранить великую шведскую державу, поставить во главе Польши правительство, враждебное русским, спасти Украину от московской зависимости и предпринять решительные меры для сохранения Крыма»[13]. Турецкий профессор писал, что царь, вторгшись в Османскую империю и собравшись завоевать Константинополь, в июле 1711 г. оказался в руках верховного везира Балтаджи. Именно от последнего зависело «всемирно-историческое решение», после которого история Восточной Европы покатилась бы по другой колее. Достоинством Курата было привлечение большого объёма новых материалов из турецких и европейских архивов, а также работ турецких, русских, немецких, шведских, румынских и польских историков, что позволило ему широко осветить политику Порты и состояние турецкой армии на тот период. Необоснованные допущения, доверие к турецким нарративным источникам и морализаторство не могут служить украшением его труда. Тяжелые для России договоры 1711, 1712 и 1713 гг. турецкая историография привязывает к победе на Пруте, тогда как Русская армия 12 июля 1711 г. ушла из Молдавии непобежденной[14].

В нашей стране победы русского оружия естественно, привлекали бóльшее внимание, чем поражения. Поэтому крупный военный историк А. З. Мышлаевский в начале ХХ в. назвал Прутский поход «сплошным вопросительным знаком». Цельного труда по данной теме он не создал, но выявил огромное количество документов из отечественных архивов и написал несколько статей по войне 1710–1713 гг.[15]

За исключением не потерявших своего значения трудов С. М. Соловьева, отечественные историки ограничивали себя, как правило, только Прутской кампанией[16].

Панорамный взгляд на эпоху Петра Великого дал Н. И. Павленко[17]. Записи молдавских хроник о Прутском походе ввел в оборот Р. Ю. Энгельгардт. На этого автора наложила отпечаток недавно отгремевшая война 1941–1945 гг. По его мнению, «тактическая неудача» на Пруте произошла в основном, из-за измены валашского господаря К. Брынковяну и численного превосходства турок. Противник согласился на мир, так как ему был нанесён сильный удар. «Выгодный» (!) Прутский договор 1711 г. был победой русской дипломатии; никакого подкупа турецкого командования не было[18]. Т. К. Крылова в серии статей 1941–1966 гг. о международной обстановке и политических отношениях Турции с Россией подробно изложила по нескольким фондам содержание архивных материалов РГАДА[19]. Не вызывают возражений расставленные автором основные вехи в сфере русско-турецких отношений 1700–1711 гг. (дипломатическая деятельность посла П. А. Толстого на Босфоре, противоречия между Бахчисараем и Стамбулом, межевание границ в Причерноморье и др.). Недостаток её работ — прямолинейный пересказ российских источников, без их глубокого анализа и сопоставления позиций воюющих сторон.

Политику Османской империи и европейских держав в отношении России в 1709–1713 гг. исследовала С. Ф. Орешкова. Помимо исторических работ, опубликованных в Европе, она, в отличие от Т. К. Крыловой, использовала большой объём турецкой литературы и источников. Автор справедливо полагает, что «нейтралитет» Турции в 1700–1710 гг. во время войн за Испанское наследство и Северной был следствием разорения и упадка страны. Турецкое командование в 1711 г. надеялось на «небольшую победоносную войну», но в сражении на Пруте «с радостью согласилось на русское предложение о начале мирных переговоров», так как «возможность полной победы представлялась проблематичной». Сомнительно высказывание о том, что «даже полная победа над царской армией на Пруте и пленение самого царя не сулили ничего иного, кроме затяжной войны». Скорее всего, «птенцы гнезда петрова» постарались бы закончить военные действия на юге. Трудно согласиться и с тезисами, что Франция, Англия, Австрия и Венеция к 1710 г. «объединились в одном направлении — развязывании войны между Россией и Турцией», что Прутский мир 12 июля 1711 г. был «большим дипломатическим успехом России», что турецкое требование уступки Украины в 1712 г. означало участие Порты в «планах создания франко-шведской дипломатией новой расстановки сил на востоке Европы»