Трактат Сатаны. История Дьявола, рассказанная им самим - [175]
Конечно, в те времена так далеко дело не зашло, но возникает и словно зыбкая тень бродит мимо души сомнение, и никто не знает, откуда оно появляется и куда бредет[255], а ему сопутствуют и никогда не оставляют в одиночестве раздумье, разногласие, неуверенность, удивление, озабоченность и недоверие, к сожалению, среди них и заблуждение, и боль, правда, этим я всегда говорил, чтобы они оставались там, где должны быть, но они так мило просили меня позволить им быть вместе с другими, что я согласился, а люди пусть сами разбираются.
В любом случае, отважное Сомнение и его мудрая сестра Критика — вот с кем вместе можно владеть миром, правда, их необходимо держать в узде, ибо на первых порах сомнение должно означать всего лишь бдительность, иначе оно может стать опасным[256], тогда именно сомнение будет творить Добру Зло[257], если не усмирить его разрушительную силу. Я такого не хотел и не должен был допустить ни при каких обстоятельствах, ибо за разрушением всегда должно следовать созидание, иначе оно вообще ничего не стоит. Но люди в те времена были страшно далеки от того, чтобы разрушить что-либо достойное внимания, поэтому я сначала дал им волю задавать вопросы, так как вопросы мне всегда милы, особенно если они приводят к приемлемым ответам.
И все началось наилучшим образом. Ведь изначально люди полагались еще на Бога, на Его мудрость и заботу, с которой Он обустроил мир, а также на то, что вскоре Он спасет их от страданий этого мира. Будучи человеком, следовало в любом случае заботиться о спасении души, чтобы Бог, если дело, наконец, до этого дойдет, вообще нашел бы праведников и верующих, которые окажутся достойными спасения. Для любопытства времени не оставалось, ибо оно всегда направлено на несущественное и излишнее, всегда отвлекает от чего-то важного и насущного, растрачивает попусту время, которого не так уж много остается до прихода спасения, а конец близок.
Но как же следовало толковать знаки и знамения, которые повседневно встречаются в природе и которые нам показывает и позволяет увидеть в Своей великой милости Бог? Можно ли спросить Бога о значении Его знамений, можно ли вообще вопрошать Бога о вещах, в которых человек сам мог бы разобраться и понять их, приложив немного усилий?
Да, вот это уже были вопросы в моем вкусе, и я бы охотно добавил к ним еще один — откуда берется такая уверенность, что заботы Бога направлены на одного человека, на единичную вещь. Разве нет у Него других, более важных дел, ведь достаточно забот и труда требуется для поддержания в порядке всей системы? О, как мне хотелось уже тогда объявить людям, что этот мир является моим миром, пусть несовершенным, но постоянно улучшающимся результатом моих планов, моей работы, моего труда, и что Бог не имеет с ним ничего общего, кроме разве попыток разрушить его, как Он это доказал, устроив Всемирный потоп.
Нет, говорить об этом было бы преждевременно; мне хватало того, что люди начали сомневаться, что уже может стать первым шагом на пути к истине[258]. Время шло, и чем больше проходило его с того момента, когда Сын Божий таким сенсационным способом простился с этим, моим миром и, несмотря на многочисленные знаменья и чудеса, так и не вернулся, тем сильнее росли в людях сомнение и недоверие, появлялись вопросы: неужели все то, что Бог делает для спасения, целесообразно? Можно ли доверять Его откровениям? Почему Бог не все говорит нам, и мы должны поэтому сами докапываться до сути вещей? Достаточно ли нам того, что Он открывает нам? И главное, если спасение не ждет людей за ближайшим поворотом, если людям все равно приходится ждать прихода последнего дня, то почему бы в промежутке не устроиться поудобнее в этом мире и не пожить в свое удовольствие.
Легко можно представить себе мой восторг, когда первые люди вступили на путь, ведущий от вопросов к ответам, что зачастую было сложнее, чем они себе представляли. Еще больше обрадовало меня то, что люди, как правило, не поддавались этим сложностям и бодро и неутомимо начинали рассматривать мир своими собственными глазами и задаваться собственными мыслями на этот счет, и сами заблаговременно предпринимали необходимые меры. Естественно, что не все люди именно так думали и именно так поступали, таких всегда было с избытком, ведь не каждый наделен таким даром, но все-таки было достаточно и других, чтобы указать человечеству новый путь.
И человечество пошло по этому пути, правда, не все люди и не сразу вступили с удовольствием на этот путь, но с течением времени собралось достаточно тех, кто или воодушевлял других, или оставлял их на обочине, что, конечно, было достойно сожаления, но изменить это уже было невозможно. Я всегда считал «Великим переселением народов» тот процесс, когда люди вступили на путь, ведущий к тому, что позднее назвали «модернизмом», хотя я не знаю, как подступиться к этому понятию, и что хотят им сказать? Но это уже не играет никакой роли, ни вообще, ни для «модернизма» в частности.
Надо торопиться, потому сообщу только самое необходимое: у истоков «модернизма» стояла пара монахов, которые, предаваясь созерцательности в тепличных условиях монастыря и университета, вдали от мирских забот, употребили свою жизнь на действительно стоящее и правильное дело — они занялись насущными вопросами этого мира. Здесь я могу назвать только несколько имен, ибо некоторые из них я уже забыл, а для других у меня не остается времени, поэтому упомянем только Дунса Скота
