Терроризм в российском освободительном движении - [113]
Восторженно встречали известия об убийствах царских сановников обыватели в разных концах России; революционеры получали не только моральную, но и весьма солидную материальную поддержку[782]. Главный в то время розыскник империи, А. В.Герасимов, с удивлением констатировал, что в 1905 году революционные партии «находили активную поддержку среди всего населения, даже в таких слоях его, которые, казалось бы, ни в коем случае не могут сочувствовать целям этих партий... Особенными симпатиями среди интеллигенции и широких обывательских, даже умеренных слоев общества пользовались социалисты-революционеры. Эти симпатии к ним привлекала их террористическая деятельность. Убийства Плеве и великого князя Сергея подняли популярность социалистов-революционеров на небывалую высоту. Деньги в кассу их центрального комитета притекали со всех сторон и в самых огромных размерах»[783].
Политические убийства приветствовали не только крикливые и вульгарно мыслящие интеллигенты, вроде «Тартарена из Тараскона» русской литературы А.В.Амфитеатрова, после очередного теракта хлопавшего в ладоши и вскрикивавшего, что любит, когда «подстреливают» министров[784]. Необходимость вооруженной борьбы, в том числе террористической, признавал поначалу и еще один будущий «веховец», «освобожденец» С.Л.Франк. Он писал П.Б.Струве в мае 1905 г., что единственным реальным делом после 9-го января 1905 г. остается подготовка вооруженного сопротивления; после того, как идейные средства борьбы были исчерпаны, остается вести борьбу силой — «в форме ли массового движения, или индивидуального террора... Кто хочет теперь быть деятелем, должен, по существу, приблизиться к позиции социалистов-революционеров и не уклоняться от их тактики»[785].
Струве в статьях, опубликованных в «Освобождении» после 9 января («Палач народа», «Он прощает их», «Анархия самодержавия») называл Николая II врагом и палачом собственного народа. А.В.Тыркова зафиксировала в дневнике настроения, господствующие в то время в значительной части либеральной среды: «...точно первобытный человек просыпался в нас от запаха этой с циничным бесстыдством пролитой крови. Хотелось, чтобы и их, палачей, кто-нибудь растоптал, раздавил, замучил. То чувство презрительной жалости, кот[орое] раньше вызывал к себе царь, исчезло. Убить его — убрать, чтобы не душил Россию окровавленными цепями»[786].
Получив «конституцию» и долгожданную Думу, либералы не собирались отрекаться от своих союзников слева. Несмотря на все настояния П.А.Столыпина, Вторая дума так и не вынесла решения, осуждающего терроризм, что сыграло, по-видимому, решающую роль в ее роспуске[787]. В то же время публично осудить терроризм, в условиях правительственного террора и разгула военно-полевой юстиции, для либералов казалось невозможным не только по политическим, но и по нравственным мотивам.
«Мы политические убийства не осудили потому, — разъяснял "октябристам" позицию своей партии "правейший из кадетов", В.А.Маклаков, — что думали, что эти осуждения скроют от глаз народа [их] настоящую причину. Мы считаем, что это наше горе, которое только в России есть, и это горе питается условиями русской жизни... Мы думали, что осудить политические убийства — это значило дать повод власти думать, что она права...»[788] С жестокостями военно-полевых судов «было так же невозможно мириться, как с низостями революции», заметил, много лет спустя, С.Н.Булгаков[789].
И все же отношение русского общества к революционному терроризму, с одной стороны, и правительственным репрессиям, с другой, выглядело алогичным. В самом деле, жертвами терактов стало гораздо больше людей, нежели было казнено по приговорам военно-полевых и иных судов; если вполне справедливыми были указания на судебные ошибки, неизбежные при такой скорости отправления правосудия, то ведь террористы «казнили» своих жертв без всякого суда; число случайно погибших при терактах намного превосходило число невинно осужденных.
Возможно, лучше других психологическую природу этого «двойного стандарта» объяснил кн. Е.Н.Трубецкой, принципиальный противник терроризма, вышедший даже из партии кадетов в знак протеста против ее отказа морально осудить революционный террор[790].
«Грех правительства гораздо тяжелее и значительнее, — писал он в марте 1906 г. — Его вина настолько велика, что ставить ее на одну доску с виною революционеров становится совершенно невозможным. Оно не имеет за себя оправдания "идейного увлечения". Мало того, оно действует вразрез с теми идеями, которые оно формально исповедует. Революционеры, совершающие политические убийства, кроме весьма редких исключений, — люди, покончившие с христианством; большинство из них не признает в человеческой жизни безусловной ценности и видит в человеке лишь орудие общежития. Тут, по крайней мере, нет противоречия между действиями и нравственным сознанием убивающего. Что же сказать о тех, кто видит в человеке образ и подобие Божие и убивает! Каково лицемерие тех, кто присылает священника для напутствия и затем передает осужденного в руки палача! Политические .убийцы остаются, по крайней мере, честными в своем заблуждении...»
