Терроризм в российском освободительном движении - [114]

Вообще, этот одинокий идеалист, основатель обреченной в российских условиях на маргинальность партии «мирного обновления», на наш взгляд, раньше многих осознал, что терроризм, применяемый поначалу как один из приемов борьбы, невозможно ограничить в принципе. Если «революционные комитеты» «воюют только против правительства, то они не могут отнять у других права воевать против помещиков, банкиров, против всех богатых людей и, наконец, против буржуазии». «Да и самое ограничение террора тут не более как непоследовательность: если можно убивать членов правительства, то почему нельзя убивать тех людей, которые служат опорой правительству? Почему имущество должно считаться священнее жизни? Если для целей революции дозволительно убивать, то почему же для тех же целей недозволительно грабить?»[792]

Трубецкой критиковал тот взгляд, «в силу которого режим не имеет ничего общего с обществом, и общество не ответственно за тот режим, при котором живет». Главную проблему он усматривал в том, что огромному большинству русского общества было «чуждо само понимание свободы»; поэтому она попиралась «сверху и снизу»; «вот почему, — пророчески писал Трубецкой, — взамен разрушающегося самодержавия мы готовы воздвигнуть новый, массовый деспотизм». И красный и белый террор был для него симптомом нравственного упадка общества, его неспособности подняться над партийной моралью, выработать общенациональные ценности .[793]

Задним числом, кто после опыта первой русской революции, кто уже в эмиграции после 1917 года, многие из тех, кто потирал руки при сообщениях об убийствах ненавистных министров, осуждали террористов. Откликаясь на одну из книг, переосмысливающих прошлое, мемуары А.В.Тырковой, бывший эсер М.В.Вишняк, сорок лет спустя после революции 1917 года, совершенно справедливо писал: «Ивана Каляева А.Тыркова за террор осуждает, а вот единомышленником своим кн. Д.И.Шаховским всячески — и по заслугам — восторгается. А какая, собственно, разница между Шаховским и Каляевым?.. Только та, что Шаховской, по словам Тырковой, то и делал, что кричал «Плеве надо убить», а Каляев, придя к тому же выводу, вступил в БО и принял практическое участие в подготовке убийства Плеве»[794].

По меткому выражению В .Л. Бурцева «террористическая борьба идейно воспитывала русское общество»[795]. Террор был не только эффективен — он был эффектен. Сошедший с рельсов поезд, взрыв в Зимнем дворце, убийство министра, которому террорист предварительно вручает пакет со смертным приговором, великий князь, разорванный в клочья взрывом бомбы у ворот Кремля... Смелые речи на процессах, мужественный — а нередко и женственный — облик террористов и террористок... Тысячи молодых людей жадно читали драматические истории о борьбе за народное освобождение, о героях, вступивших в схватку с могущественной империей. Тот же Бурцев вспоминал, что он был распропагандирован прежде всего чтением материалов народовольческих процессов, опубликованных в официальной печати.

Была и еще одна сторона «воспитательного» воздействия терроризма — общество привыкало к насилию. Убийство становилось «нормальным» средством политической борьбы. После убийства Плеве современник записал в дневнике, что его смерть «только всколыхнула и заинтересовала всех — не более. Петербург даже острит, что Николаю II следовало бы обидеться: на него не обращают внимания и, очевидно, считают царствующими его министров (Сипягин, Боголепов, Плеве)». После убийства великого князя Сергея Александровича тот же «интеллигентный обыватель», педантичный и наблюдательный С.Р.Минцлов, отметил, что «телеграммы об этом произвели большой и притом радостный эффект в городе: «кто будет № 2?» — задают вопросы друг другу... Сергея ухлопали основательно: его разорвало на куски... Петербуржцы не только радуются, но и поздравляют друг друга с этим убийством»[796].

Такое отношение к убийствам нелюбимых должностных лиц наблюдалось не только в столицах. Ф.И.Родичев вспоминал реакцию выборщиков в Государственную думу в марте 1906 года на убийство Тверского губернатора Слепцова. Тот открыл собрание выборщиков, но едва успел выйти за порог, как был убит взрывом бомбы. На стенах Дворянского собрания, где заседали выборщики, оказались «куски его мяса и мозги». Либеральные кандидаты опасались, что «избиратели метнутся вправо. Никакого впечатления. Мне даже жутко стало от такого равнодушия. Предложение осудить убийство вообще успеха не имело: «не наше дело»[797].

Впрочем, в этом не было ничего удивительного: в октябре 1905 года, после выхода манифеста, в ответ на который местные черносотенцы зверски избили тверских земцев и сожгли здание земской управы, при полном безучастии губернатора, земские деятели ходатайствовали перед Витте о его смещении, но следствие, назначенное Петербургом, ничего крамольного в бездействии губернатора не нашло. Случай Слепцова — частный случай, но он поразительно напоминает «случай Трепова»; накажи власти петербургского градоначальника за самоуправство, и он избежал бы пули Засулич, а власть — публичной оплеухи присяжных; смести правительство своевременно тверского губернатора за преступное бездействие и, вероятно, его мозги не пришлось бы соскребать со стены Дворянского собрания. А сколько таких случаев было на просторах Российской империи!