Терпеливый Арсений - [4]

— Я бы ни за что не отошел, — говорит Лукичев. И кричит Федору Кузьмичу:

— Я говорю: охота была! Из дворца-то по своей воле!

— Как же, помилуйте! — даже удивился Федор Кузьмич. — Ведь что творилось? Кругом заговоры! Тайные общества! И кто бунтовал? Гвардейские офицеры, аристократы! Дворяне, которым я хотел блага и счастья! Чудовища неблагодарные! Конституции захотели! Будто счастье человека от социального порядка зависит. От государства!

Тут Федор Кузьмич всхлипнул и стал тереть глаза ладонью.

— Ловко закрутил, шельма! — восхищается Лукичев. — Прямо как в романе…

— Меня же отравить хотели, — продолжает Федор Кузьмич. — Пирожок как-то ел, а в нем — камешек, маленький такой… Откуда в пирожке камешек? Я, когда заболел, и лекарств никаких не принимал — боялся. Лекаря гнал прочь…

— Ты не расстраивайся, — говорит Лукичев, сам еле смех сдерживая. — Выпей-ка лучше… Это не отравленное…

Федор Кузьмич немного успокоился, глаза вытер.

— Однажды что удумали? Мост на реке подпилили. Перед самым Таганрогом… Кучер мой Илья остановил коляску, а вторая коляска дальше катит. Офицеры там сидели… Как на мост выехали, так он и рухнул… Я кричу Илье: «Заворачивай скорее!»

— А как же вам удалось скрыться? — спрашивает Арсений.

— Да, в самом деле, как? — вторит Лукичев и снова Арсения в бок толкает.

— Скрыться-то? Да очень просто. Возвращаюсь как-то с прогулки, вечером уже. У заднего крыльца солдат стоит, часовой. Он и говорит мне: «Не извольте входить, ваше величество. Вас там убьют из пистолета». Тогда я спрашиваю его: «Хочешь, солдат, умереть за царя? А род твой будет награжден». Он сначала не хотел, потом согласился. Надел я его мундир, стал на часы. А солдат взял мою шинель — и в дом. Стою я, значит, у крыльца, потом слышу выстрел в комнатах. За ним — другой. Бросил я тогда оружие — и бежать. Потом Елизавете Алексеевне, супруге своей, написал, чтобы похоронили того солдата, будто меня.

— Заморочил ты меня, старик, совсем! — говорит Лукичев. — Задурил голову.

Тут Васена Власьевна дверь из комнаты открывает и зовет Арсения:

— Иди сюда, чучело! Гости скучают…

А как гости ушли, Васена Власьева всю ночь Арсения изводила:

— Что ты носишься с этим придурком? Он тебе сказки рассказывает, а ты уши развесил! Вот уж точно — два сапога пара.

А на другой день — приключение. У Васены Власьевны кольцо с пальца пропало. Сняла она его на ночь, у зеркала положила, утром встала — нет кольца. Васена Власьевна чуть не плачет, жалуется Лукичевой Капе:

— Думала, на черный день… И вот, пожалуйста!

Лукичева Капа слушала ее, слушала, потом и говорит:

— Некому кольцо взять, кроме твоего Арсения.

— Ты думаешь? — спрашивает Васена Власьевна.

— Они сегодня с моим ни свет ни заря ходили куда-то. Мой все жаловался: голова раскалывается… Арсений, видно, пивом его угощал. А откуда у него деньги, спрашивается?

Васена Власьевна так и объявила мужу:

— Ты вор, Арсений! И я в милицию на тебя заявлю!

А Арсений, как всегда, отшучивается, радостный какой-то, даже улыбается.

— Ты же знаешь, радость моя, как я тебя люблю. Ведь больше жизни. Ей-богу, ласточка! Что же ты бранишься?

Васена Власьевна как взорвется:

— Шут гороховый! Извел ты меня вконец! Теперь воровать взялся! Я тебе поворую! Посидишь в тюрьме — бросишь эту моду!

Тут в дверь стучит кто-то. Открыли — Федор Кузьмич.

— Цветок бы полить надо, — говорит. — Засохнет совсем.

— Пропади ты пропадом со своим цветком! — кричит на него Васена Власьевна. Федор Кузьмич пошел было восвояси, потом возвращается.

— Вот, — говорит, — на умывальнике нашел. Не ваше, случайно? — И кольцо показывает.

Васена Власьевна схватила его и опять бранится:

— С вами совсем голову потеряешь!

Арсений вышел на кухню полить цветок, потом заглянул к Федору Кузьмичу. Комната у старика бедная, пустая. Лежанка с подстилкой, два стула. На столе книга старая, потрепанная — Евангелие. В углу, возле окна, — Божья Матерь с лампадкой. Пахнет в комнате как-то по-особому, сладко. Вот сидят они за столом, чай пьют. Федор Кузьмич хмурый какой-то.

— Сегодня всю ночь солдаты снились, — говорит он. — Все с саблями, пьяные. Потом император, отец мой, Павел Петрович. Босой, в ночной рубашке, за ширмами прячется…

Голос у Федора Кузьмича дрожит, губы трясутся.

— Я ведь в убийстве отца не виновен! Нет на мне его крови! Они же мне обещали! Слово дали! Я и клятву с них взял — не посягать на его жизнь! Они обманули меня!

— Конечно, обманули! — утешает его Арсений. — Это такой народ.

— Граф Панин меня уговаривал. Говорил: для спасения России. Император должен подписать отречение! Надо его заставить… Если, говорил, этого не случится — революция будет! Народ, мол, требует. Еще сказал: чтобы приготовить яичницу, надо разбить яйца.

— Интересно, что он имел в виду? — спрашивает Арсений.

— А я все для отечества! Хотел Россию спасти! Думал, как лучше. Ведь в стране-то что творилось? Воровство, грабеж, взятки. Злоупотребления на каждом шагу. Никто не стыдится негодяев, если у тех деньги. Честь и совесть забыты! Какое нравственное унижение великого государства!

— Вы не переживайте, — говорит Арсений. — Сейчас все то же самое. Как было, так и осталось.