Терпеливый Арсений - [3]
— Ну и что? — спрашивает Васена Власьевна. — Мы знаем, что Федор Кузьмич.
— Вот и я спрашиваю: ну и что? — продолжает Арсений. — А старик сердится. «Да нет, — говорит, — не просто Федор Кузьмич, а тот самый… Старец из Сибири… Неужто не слышал?» А я никак понять не могу: какой старец?
— Как же, как же! — вмешивается Митяй Маркович. — Читали мы, по истории проходили. Старец Федор Кузьмич… Это когда император Александр Первый умер. Тогда еще восстание декабристов было. А потом старец в Сибири объявился, Федор Кузьмич… Вот в народе и пошел слух, будто император не умер вовсе, а скрылся… А Федор Кузьмич и есть тот самый государь… Это нам известно…
Тут Арсений достает из шкафчика какую-то связку бумаг и вытаскивает листок обтрепанный — портрет. На картинке — красивое лицо, белокурые волосы, бакенбарды.
— Ведь похож, правда? Самодержец российский! Александр Павлович! Мне Федор Кузьмич дал. Говорит: на память, от меня лично… Я хочу в комнате повесить… Чтобы всегда перед глазами…
Васена Власьевна поднимается и берет со стола бутылку.
— Пойти соседей угостить… А портрет ты порви… Чтобы я не видела его больше…
Арсений хотел что-то сказать, но только вздохнул и стал рвать картинку. Вышли они с Васеной Власьевной на кухню, там — Федор Кузьмич. Спиной к окну стоит, халат новый, подаренный, руки за пояс заложил. Арсений рюмку ему протягивает:
— За здоровье государя-императора!
— А я выпью, — отвечает Федор Кузьмич. — Ты думаешь, если самодержец российский, так и не станет? А я вот выпью, любезный, выпью… Я не такой постник, как вы думаете…
Васена Власьевна руки в боки — и на старика:
— Вот как! Самодержец российский! Отчего же не Наполеон?
Федор Кузьмич голову вперед наклоняет.
— Говори громче, — просит. — Я глух на левое ухо…
— Почему же не Наполеон? — кричит Васена Власьевна.
— Бонапарт-то? — отвечает Федор Кузьмич. — Бонапарт — это другое совсем… Я ведь помню… Наше свидание с ним… Тильзит… Река Неман… Мы в шатре, на плоту, посреди реки. На мне черный мундир преображенский. Красные отвороты… Все золотом обшиты… Белые рейтузы, шарф, треуголка с перьями…
Тут Лукичев из комнаты вышел, голоса на кухне услышал. В дверях стоит, слушает, потом ехидно так спрашивает:
— Отчего же на реке? На каком-то плоту. Неужто на земле нельзя было?
— Помилуйте, — отвечает Федор Кузьмич. — Да ведь всем известно: Бонапарт-то антихрист. Как же можно — православному царю с нехристем? Его сначала окрестить надо было в реке… А так — грех…
— Ну и какой он, Наполеон? — снова спрашивает Лукичев.
— Бонапарт-то? — переспрашивает Федор Кузьмич и голову вперед наклоняет. — Да никакого величия. Маленький, круглый. Покачивается из стороны в сторону. И лицо совсем невыразительное. Представляете, яблоко мне протягивает? «Мир, — говорит, — как это яблоко. Мы разделим его на две части — восток и запад. Весь свет будет нашим». А я отказался…
— Ну и дурак! — замечает Лукичев. Тут Васена Власьевна вмешивается:
— Что языком-то болтать? Вы лучше выпейте за мое здоровье. За моего ангела.
Тут все стали ее поздравлять, чокаться.
— А какие у меня именины были! — говорит Федор Кузьмич. — Какие торжества! Память Александра Невского! Пушки палят! Везде ковры развешаны! Вечером по всему городу освещение!
А Лукичев все так же ядовито спрашивает:
— Когда же это было, Федор Кузьмич? Ведь это же прошлый век… А ты все живешь…
— Живу, — вздыхает Федор Кузьмич. — Не надо вот, а живу…
— Это сколько же тебе лет? Более двухсот выходит…
— А кто его знает, сколько… Я не считал…
Васена Власьевна больше не выдержала, рукой махнула и ушла в комнату. А Лукичев только-только разошелся. Арсения локтем в бок толкает и подмигивает.
— Как же все-таки это вышло? — спрашивает. — Император всея Руси — и вдруг бродяга, нищий…
А Федор Кузьмич в сторону смотрит куда-то, не слышит. Лукичев по плечу его хлопает:
— Как же, говорю, случилось? Из дворца да в Сибирь!
— Что ж, — отвечает Федор Кузьмич. — Двадцать пять лет отслужил. Шутка ли? Четверть века. Солдату в такой срок отставку дают. А я всегда хотел оставить престол… Удалиться от мира… Где-нибудь на берегу реки… Наблюдать природу… Безмятежность и благоденствие!
— Будет врать-то! — обрывает его Лукичев. — Так мы и поверили! Будто на троне плохо!
Федор Кузьмич строго поглядел на него.
— Я, любезный, знаю, что говорю! Другому, может, и хорошо, а мне нет! Я, стало быть, не рожден для трона… Вокруг лицемерие, интриги! Ни одного искреннего друга! Какие сплетни про меня распускали! Будто у меня ляжки искусственные, из ваты, для красоты.
Лукичев подошел к Федору Кузьмичу, потрогал его ноги.
— Нет, все в порядке, отец, не переживай…
— А знаме́ния? — спрашивает Федор Кузьмич. — Что вы скажете о знаме́ниях?
— Какие еще знаме́ния?
— То пожар в церкви Преображения, все главы сгорели. То комета с хвостом. Не успел на престол ступить — наводнение. Потом второе, еще ужаснее. Сколько жертв, какое опустошение!
Лукичев на ухо Арсению шепчет:
— Это же надо такое наплести! Комета, наводнение…
— Вот все и сошлось, чтобы мне уйти, — продолжает Федор Кузьмич. — А тут, как нарочно, супруга моя, Елизавета Алексеевна, разболелась. Врачи советуют везти ее на юг для здоровья… Мы и уехали в Таганрог. Елизавета Алексеевна там поправляться стала, а я наоборот — расхворался. В Крым как-то ездил… Весь день верхом, в одном мундире… А к вечеру ветер свежий. Потом еще рыбу какую-то жирную ел… Короче говоря, вернулся в дом и свалился. Лихорадка, жар. Так плох был… Духовник приобщил Святых Тайн… Вот я там, в Таганроге, можно сказать, и отошел в жизнь вечную…
«— Вы теперь не лопатники, а бойцы Красной Армии, — сказал полковник. — Красноармейцы. Будете на этом рубеже оборону держать. — А оружие? — спросил кто-то. — Как же без оружия? Никиша все переживал за брата, а Серафим его успокаивал: — Да жив твой Дося. Не суждено ему раньше срока пропасть…».
«После выпуска дали Егору приход в самом заброшенном захолустье, где-то под Ефремовом, в глухом поселке. Протоиерей, ректор семинарии, когда провожал его, сказал: — Слабый ты только очень… Как ты там будешь? Дьявол-то силен!».
«— Как же ты попала сюда? — спрашивает ее Шишигин. А жена хохочет, остановиться не может: — На то и святки… Самая бесовская потеха… Разве ты не знаешь, что под Рождество Господь всех бесов и чертей выпускает… Это Он на радостях, что у него Сын родился…».
«По выходным Вера с Викентием ездили на дачу, Тася всегда с ними. Возвращалась с цветами, свежая, веселая, фотографии с собой привозит — Викентий их там фотографировал. На снимках все радостные — Вера, Тася, сам Викентий, все улыбаются. Дорик разглядывал фотографии, только губы поджимал. — Плохо все это кончится, я вам говорю…».
Сначала мы живем. Затем мы умираем. А что потом, неужели все по новой? А что, если у нас не одна попытка прожить жизнь, а десять тысяч? Десять тысяч попыток, чтобы понять, как же на самом деле жить правильно, постичь мудрость и стать совершенством. У Майло уже было 9995 шансов, и осталось всего пять, чтобы заслужить свое место в бесконечности вселенной. Но все, чего хочет Майло, – навсегда упасть в объятия Смерти (соблазнительной и длинноволосой). Или Сюзи, как он ее называет. Представляете, Смерть является причиной для жизни? И у Майло получится добиться своего, если он разгадает великую космическую головоломку.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
ДРУГОЕ ДЕТСТВО — роман о гомосексуальном подростке, взрослеющем в условиях непонимания близких, одиночества и невозможности поделиться с кем бы то ни было своими переживаниями. Мы наблюдаем за формированием его характера, начиная с восьмилетнего возраста и заканчивая выпускным классом. Трудности взаимоотношений с матерью и друзьями, первая любовь — обычные подростковые проблемы осложняются его непохожестью на других. Ему придется многим пожертвовать, прежде чем получится вырваться из узкого ленинградского социума к другой жизни, в которой есть надежда на понимание.
«Ашантийская куколка» — второй роман камерунского писателя. Написанный легко и непринужденно, в свойственной Бебею слегка иронической тональности, этот роман лишь внешне представляет собой незатейливую любовную историю Эдны, внучки рыночной торговки, и молодого чиновника Спио. Писателю удалось показать становление новой африканской женщины, ее роль в общественной жизни.
Рассказ был написан для сборника «1865, 2015. 150 Jahre Wiener Ringstraße. Dreizehn Betrachtungen», подготовленного издательством Metroverlag.
Проза Ильи Крупника почти не печаталась во второй половине XX века: писатель попал в так называемый «черный список». «Почти реалистические» сочинения Крупника внутренне сродни неореализму Феллини и параллельным пространствам картин Шагала, где зрительная (сюр)реальность обнажает вневременные, вечные темы жизни: противостояние доброты и жестокости, крах привычного порядка, загадка творчества, обрушение индивидуального мира, великая сила искренних чувств — то есть то, что волнует читателей нового XXI века.