Степные рубежи России - [103]
В степных сообществах барымта была одним из самых распространенных способов воздаяния за самые различные преступления. Но российские пограничные власти, имевшие указание поддерживать мир между различными кочевыми народами, часто не могли и не хотели отличать барымту от других набегов. Чем сильнее местные народы зависели от России, тем в большей степени правительство брало на себя ответственность за разрешение судебных споров не только между русскими и нерусскими, но и между своими беспокойными кочевыми подданными. Для русских чиновников суть набега состояла в воровстве лошадей и другого скота, и, следовательно, это было преступление, которое следовало предотвратить, а ответственного за это преступление надлежало схватить и подвергнуть наказанию.
Типичное столкновение русских и казахских представлений о правосудии произошло в 1746 году. Когда казахи совершили набег на калмыков в отместку за прежние набеги с их стороны, казахскому хану Абулхаиру было приказано найти виновных, вырвать каждому из них ноздри и уши и отрезать правую кисть руки. Петербург настаивал, что преступников следует наказать за грабеж в соответствии с законом 1649 года. Лишь после яростных возражений со стороны казахов правительство смягчилось и согласилось на наказание кнутом[603].
Несоответствие старых обычаев и новых законов, ставшее очевидным после первых же столкновений местных жителей с российскими властями, никуда не исчезло. Но русские не уходили, их крепости и селения приближались, и новые конфликты с русскими по поводу пастбищ и рыболовных угодий были неизбежны, как и возрастание зависимости от российской администрации.
Местные правители все чаще были готовы следовать указаниям российской администрации. Но как бы ни желало правительство подчинить местных жителей российским законам, это не всегда было политически целесообразно. В 1628 году отчаявшиеся ногайские мирзы обратились к российскому правительству за защитой от калмыков и добавили, что «по прежним своим бусурманским обычаям самим не управливатца ни в чем» не могут, выразив желание подчиниться царскому двору и русским законам, чтобы прекратить усобицы. Москва, не возражавшая против дальнейшего ослабления ногайцев и желавшая произвести впечатление, что она не хочет вмешиваться в их дела, отказалась. Но столетием позже, в 1741 году, власти без колебаний согласились выполнить просьбу калмыцкого хана Дондук-Даши – составить ему новый свод законов с целью облегчить разрешение споров между русскими и калмыками. Когда новый свод законов был наконец составлен, он в полной мере отражал растущую зависимость калмыков от российских экономики, законов и администрации: штрафы можно было выплачивать российскими деньгами, за некоторые виды воровства теперь назначались телесные наказания, а некоторые споры могли разрешить только российские власти[604].
Во второй половине XVIII столетия в условиях относительной безопасности российских границ и ее бесспорного военного превосходства над народами и государствами, находившимися к югу от России, правительство вновь попыталось внести некоторые изменения в жизнь своих соседей. Первой мишенью подобного подхода оказались калмыки. В 1762 году, даровав новому калмыцкому правителю титул наместника, власти решили видоизменить и традиционное калмыцкое учреждение зарго. По традиции совет хана включал в себя восемь заисангов (представителей мелкого дворянства) только из ханского улуса; теперь зарго должен был состоять из заисангов, избранных всеми калмыцкими улусами в соответствии с численностью их населения.
Реформа зарго была призвана подорвать власть калмыцкого хана и увеличить влияние российских властей на калмыков. Но последствия оказались прямо противоположными. Традиционный баланс сил между ханом и сложившейся у калмыков светской и религиозной элитой оказался подорван, а эта самая элита была теперь настроена против русских с их навязчивым вмешательством в калмыцкие дела. Девятью годами позже члены зарго согласились с ханом, что политика России угрожает самому существованию калмыцкого народа. Спустя короткое время, в 1771 году, после того как подавляющее большинство калмыков покинули Поволжье, направляясь на свою историческую родину в Джунгарию, новый правительственный указ торопливо отменил зарго среди тех калмыков, которые остались в Прикаспийской степи[605].
Неудача с калмыками не остановила российские власти от новых попыток переделать общественное устройство других народов и поставить их под более жесткий контроль российских властей. В 1780‐е годы в казахской степи и в 1790‐е годы на Северном Кавказе правительство создало новый инструмент для осуществления своей власти – систему туземных и пограничных судов. Детальные предписания исходили от самой Екатерины II, испытывавшей самый живой интерес к тому, чтобы «приводить дикие народы нашей империи в мирное состояние».
В 1786 году генерал-губернатор Оренбурга барон Осип Игельстром сообщил султану Ералы, что императрица приказала задержать Нуралы, хана Младшего жуза, и отменить его титул. Младший жуз было решено разделить на три части, во главе каждой из которых встал бы руководитель, избираемый из мелкого казахского дворянства. Для разрешения пограничных споров в Оренбурге создавался Пограничный суд (впоследствии получивший название «диван»). Этот суд должен был состоять из шести казахских дворян, султана и шести российских чиновников. В его юрисдикцию попадали и казахи, и русские. В каждой из трех частей, на которые делился Младший жуз, следовало создать свой собственный местный суд («расправу»), занимавшийся казахскими делами. К каждому из местных судов следовало прикрепить надежного информатора, русского или татарина под видом представителя Российской империи. Все члены всех судов должны были получать жалованье из российской казны
