Я хотел бы выразить благодарность Елене Саблиной, Лилии Саблиной, Кэролайн Хамфри, Тане Пентер, Акифуми Сиоя, Александру Семёнову, Уилларду Сандерленду, Сергею Глебову, Рональду Григору Суни, Илье Герасимову, Даниилу Сухану, Александру Турбину, Саре Бэдкок, Александру Кучинскому, Кири Парамору, Яну Кэмпбеллу, Акире Саиде, Наталье Рыжовой и Питеру Соудену за их поддержку, советы и помощь в ходе моей работы над проектом. Архивные и прочие материалы для этой книги были собраны в рамках исследовательских проектов «Сравнительные исторические исследования империи и национализма» (под руководством Рональда Григора Суни и Александра Семёнова, Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», Санкт-Петербург, 2014–2016 гг.), а также «Где встречаются восходящие державы: Китай и Россия на своей североазиатской границе» (под руководством Кэролайн Хамфри, Кембриджский университет, 2015 г.). Хотел бы особо отметить профессионализм и отзывчивость сотрудников Государственного архива Хабаровского края (ГАХК), Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), Музея истории Дальнего Востока имени В. К. Арсеньева (МИДВ), Российского государственного исторического архива Дальнего Востока (РГИА ДВ), Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ) и Национальной библиотеки Финляндии, которые очень помогли мне в ходе работы над проектом. Написание книги по большей части стало возможным благодаря поддержке Центра исторических исследований (НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге), Хельсинкской коллегии перспективных исследований (Хельсинкский университет и Фонд Коне), а также департамента истории (Гейдельбергский университет и Немецкое научно-исследовательское сообщество).
Для дат после 14 февраля 1918 года используется григорианский календарь; для предыдущих событий, связанных с Российской империей, – юлианский; впрочем, в некоторых случаях определить, к какому календарю относится дата, не удалось. Карты вычерчены с использованием равнопромежуточной конической проекции.
В марте и апреле 1920 года во Владивостоке и Верхнеудинске при поддержке большевиков были провозглашены два правительства, претендующие на территорию российского Дальнего Востока, а 27 апреля 1921 года Учредительное собрание Дальнего Востока, избранное в ходе всеобщих выборов, но также контролируемое большевиками, официально завершило создание Дальневосточной республики (ДВР) со столицей в Чите. Формально ДВР была демократическим государством с капиталистической экономикой. Провозглашение российского Дальнего Востока от Байкала до Тихого океана суверенным государством, на первый взгляд, не способствовало целостности постимперской России. С точки зрения некоторых современников, создание независимого переселенческого государства стало воплощением идей сибирского областничества – движения, стремившегося к правовой и экономической автономии Северной Азии[1]. Многие, впрочем, не верили в независимость государства, правительство которого находилось под контролем большевиков, и считали ДВР аванпостом Коммунистического интернационала (Коминтерна), решительно отвергавшего национальные государства как форму политической организации и, следовательно, враждебного национализму[2].
Однако ДВР не стала ни проявлением регионального самоопределения, ни проводницей большевистского интернационализма. Действительно, Александр Михайлович Краснощёков, уроженец Украины, который вернулся в Россию из США в 1917 году и стал главным большевистским архитектором ДВР, был сторонником региональной автономии, в то время как его соперник Борис Захарович Шумяцкий, видный сибирский большевик, относился к национальному суверенитету без особого пиетета и стремился спровоцировать серию революций в Восточной Азии. Бóльшая часть большевистского руководства региона, однако, опиралась на российский (и зачастую русский)[3] национализм, когда на поддержку ДВР нужно было мобилизовать население, включая членов партии. Хотя распад бывшей Российской империи в ходе Гражданской войны, а также опыт политической независимости и способствовали консолидации российского Дальнего Востока как отдельного региона в рамках советского имперского образования, дальневосточный регионализм так и не достиг размаха сибирского областничества и остался укорененным в российском национализме[4].
Поддержка большевиками российского (и, особенно, русского) национализма может показаться парадоксальной, однако он занял важное место в их риторике. Впрочем, апелляции к российскому национализму не были исключительно политическим ходом. Большевики не только использовали националистический дискурс, но и поставили в зависимость от него свою внешнюю и внутреннюю политику, что способствовало их отходу от радикального интер– и транснационализма и созданию новой версии российского имперского национализма. Особенно сильны оказались этатистские (государственнические) и оборонческие элементы националистического дискурса, получившие распространение среди значительной части населения империи в годы Первой мировой войны (1914–1918 гг.)
