Сперонара - [150]

Джельсомина же видела лишь одно: то, что ее Гаэтано — король праздника и что ей все завидуют, поскольку ее любит красавец-рыбак; судя о сердце своего возлюбленного по собственному сердцу, девушка была счастлива.

Гаэтано предложил Джельсомине и ее подругам отвезти их обратно в своей лодке. Девушки согласились, и в то время как юный брат Гаэтано, двенадцатилетний мальчик, стоял у руля, красавец-рыбак сел в носовой части лодки, взял в руки мандолину и принялся распевать среди этой прекрасной ночи, под этим дивным небом, на этом лазурном море самые благозвучные песни Мели, сицилийского Анакреонта.

Лодка причалила возле хижины Гаэтано, после чего он пришвартовал ее к берегу. Девушки сошли на землю. Красавец-рыбак проводил Джельсомину и двух ее спутниц, проживавших в том же квартале, до угла улицы, где она жила; затем он простился с ними и ушел; Джельсомина же вернулась домой вместе с одной из своих подруг, которая вскоре вышла оттуда в сопровождении старой Ассунты, кормилицы Джельсомины.

Габриелло снова занял место на своем посту, в тот же час, что и накануне; он видел, как Гаэтано прошел по улице туда и обратно, а затем остановился и подал условный знак. Как и накануне, двое влюбленных проговорили до двух часов ночи, но, как и прежде, их беседа была невинной и целомудренной, а их ласки ограничились несколькими поцелуями, запечатленными на руке Джельсомины.

Габриелло уже не сомневался, что молодые люди встречаются так каждую ночь; но не сомневался он и в том, что, несмотря на эти ночные разговоры, Джельсомина была во всех отношениях достойна изображать богиню Целомудрия на колеснице святой Розалии.

На следующий день, когда Гаэтано направлялся на свое обычное свидание, к нему подошла какая-то женщина, закутанная в длинное черное покрывало, и сунула ему в руку маленькую записку. Гаэтано хотел было расспросить вестницу, но она приложила поверх своего покрывала палец к губам, требуя хранить молчание, и удивленный Гаэтано позволил ей уйти, даже не попытавшись ее удержать.

С минуту Гаэтано неподвижно стоял на месте, переводя взгляд с записки на удалявшуюся женщину в покрывале и с женщины в покрывале — на записку; затем, быстро подойдя к статуе Мадонны, перед которой горела лампада, он прочел или, точнее, проглотил несколько строк, составлявшие послание. Это было признание в любви, но вместо подписи под ним значились лишь следующие слова, оказавшие, впрочем, на Гаэтано поистине магическое воздействие: "Одна из самых знатных дам Сицилии".

Кроме того, в записке было сказано, что, коль скоро молодой человек готов ответить на эту любовь, он встретит на следующий день, в тот же час и на том же месте, ту же самую женщину в покрывале, и она отведет его к незнакомке, вынужденной из-за обуревающего ее страстного чувства сделать навстречу ему этот странный шаг.

Пока Гаэтано читал эту записку, лицо его озарилось горделивой радостью. Он поднял голову, покачал ею и вздохнул с видом человека, который внезапно, в ту минуту, когда он меньше всего это предполагал, достиг долгожданной цели; затем, хотя было уже за полночь, рыбак постоял еще немного в раздумьях, скрестив руки, перед статуей Мадонны, снова прочел записку, сунул ее в боковой карман куртки и пошел по улице, которая вела к дому Джельсомины.

Хотя условный сигнал еще не прозвучал, бедная девушка уже стояла у окна; впервые с тех пор как Гаэтано объяснился Джельсомине в любви, он заставлял ее ждать.

Наконец, молодой человек появился; однако он был отнюдь не таким нежным и предупредительным, как обычно, а скованным, неловким и озабоченным. Джельсоми-на, заметившая его тревогу, раз десять спросила у своего возлюбленного, что за мысль не дает ему покоя. Гаэтано ответил, что ему нездоровится, что он плохо себя чувствует и что если завтра ему не станет лучше, то, возможно, он не придет вообще.

Перед лицом этой угрозы Джельсомина забыла обо всем на свете; наверное, Гаэтано и в самом деле был серьезно болен, раз у него не хватало сил даже на то, чтобы встретиться со своей Джельсоминой, с которой он встречался уже год; правда, молодой человек сказал ей, что, пожалуй, он настолько привык чувствовать себя совершенно здоровым, что преувеличивает испытываемые им боли, и в любом случае обещал сделать все возможное, чтобы прийти к ней на следующий день в обычное время.

Молодые люди расстались; впервые Джельсомина закрыла окно, ощущая дотоле неведомую ей тоску. Гаэтано же, напротив, по мере того как он все дальше уходил от Джельсомины, испытывал облегчение и дышал свободнее. Рыбак еще не привык притворяться, и его мучила собственная неискренность.

На следующий день, в тот же час и на том же месте, Гаэтано встретил молодую женщину; увидев ее, он почувствовал, как вся кровь прихлынула к его сердцу, и ему показалось, что он вот-вот задохнется. Женщина подошла к рыбаку и сказала:

— Ну что?! Ты готов?

— Твоя госпожа молода? — спросил ее Гаэтано.

— Ей двадцать два года.

— Твоя госпожа красива?

— Как ангел.

Последовала недолгая пауза, в течение которой добрый и злой гении Гаэтано вели в его сердце ожесточенную борьбу; в конце концов злой гений одержал верх.