Современное искусство - [7]
— В таком случае, с кем собираетесь поговорить?
— Пока не решил. Наверное, все зависит от того, какие вопросы будут занимать меня больше.
— Лжете.
— Мисс Прокофф, это вы уж слишком.
— Разрешите задать другой вопрос?
— Разумеется.
— У вас есть искусствоведческая подготовка?
— А вы, знаете ли, и сами могли бы брать интервью. Вы задали все, какие ни есть, неприятные вопросы.
— Итак, отвечайте.
— Формального образования, если вы об этом, я не получил. Но я почитал кое-кого из наших достопочтенных критиков и не уверен, что это изъян. Возможно, это даже некоторое преимущество. Просто поразительно, какой только ерунды не понаписали профессора. Откровенно говоря, я могу написать и получше.
— Потому что у вас есть здравый смысл?
— Что-то вроде. Я смотрю, что за работы передо мной. А не развожу теории вокруг да около.
— Итак, вы намереваетесь произвести переворот в искусствоведении?
— Ничего столь грандиозного я не замышляю. Но хотелось бы думать, что я мог бы вновь открыть дорогу увлеченному любителю.
— И тем не менее это никак не объясняет, почему вы остановились именно на нем.
— Простите?
— Отвечайте. Заинтересовал бы вас этот проект, не будь он пьяницей?
— Так-так, мисс Прокофф, — мнится ей или он и впрямь больше не старается жантильничать, — а что, если мы на минуту-другую прекратим препираться и переменим тему? — Он рассматривает свои изящные руки. — Знаете ли, — так, между прочим, — есть много людей, которые с радостью расскажут мне все, что им известно. О той девице, к примеру.
— Меня от этой темы избавьте.
— С удовольствием.
— А теперь я пойду наверх, вздремну. Нина вас проводит.
Если предположить, что в ноябре сорокового она, следуя по коридору за Клеем Мэдденом, волокла за собой груз всего своего прошлого, в таком случае начать надо с 1899 года, с Одессы, где ее отец вступил в революционную ячейку. Собиралась ячейка в пропахшем потом подвале без окон, все ее члены ходили в заношенных черных пальто. Ее отец был противником насилия и выписывал отрывки из работ Кропоткина с тем, чтобы распространять в народе. Благодаря счастливой случайности — у него заболела мать, и он в тот вечер остался с ней и собрание ячейки пропустил — его не арестовали заодно с другими, их захватили с запасом листовок и спустя несколько недель расстреляли.
А его вскоре переправили в Бремен, затем в Новый Свет, где он провел всю жизнь, и всю оставшуюся жизнь искупал вину за то, что выжил. С утра до вечера хлопотал по чужим делам: учил английскому недавних иммигрантов, подыскивал им работу, жилье, собирал одежду для их детей; давал в долг деньги из своей мизерной зарплаты штукатура, заседал в комитетах, работал в центрах социальной помощи. Чуть не каждый вечер его можно было застать на каком-нибудь сборище реформаторов. А в это время дома — чего он совершенно не замечал — его жена сходила с ума, опасаясь злоумышленников, запирала детей в чулан. Она месяцами кормила дочерей отбросами, извлеченными из мусорных баков рынка на Приткин-стрит. Как-то продала их башмаки и не выпускала из дому, держала дверь на запоре, чтобы к ним, не дай Бог, не наведался инспектор по делам несовершеннолетних. Ей слышались голоса, упреждающие о надвигающихся бедствиях. Она заложила обручальное кольцо своей свекрови, припрятывала серебряные доллары в носки и за плохо пригнанным кирпичом в дымоходе.
Но какое все это имело отношение к Клею Мэддену? Только одно: Белла пребывала в убеждении, что готова ко всему, снесет любую муку, тогда как на самом деле была, на свой манер, не менее простодушна, чем те давешние девчушки. Она гордилась своей закалкой и не знала: если ты пережил одно несчастье, к другому оно тебя не готовит. И что можно страдать, и каждый раз страдать по-разному.
Но она отнюдь не намерена объяснять это Марку Дадли. Она готова рассказывать — заслуживающим доверия людям — обо всем: об их борьбе, о тяжелых временах, даже о нищете, но рассказ неминуемо должен заканчиваться победой, одолением. И даже намека на ошибку в нем быть не должно.
В конце-то концов чего ради они к ней приходят: не меньше, чем посмертные судьбы картин Клея, их влечет история ее и его совместной жизни — преданность призванию, стойкость жертвы. Вот что возрождает веру людей в нечто большее, вот ради чего стоит бороться. Что до остального — пьянства, безумия, автокатастрофы, — все это расплывается, претворяется в туманные романтические легенды. Ей — так или иначе — придется остановить этого субчика: от него может быть нешуточный вред.
В каких только забегаловках ни зарабатывали себе цирроз стареющие выпускники Пратта, Купер-юнион и РИСД[16], все как один бывшие стипендиаты, сыновья фермеров, заводских рабочих и постовых полицейских в Расине. С нездоровой землистого цвета кожей, с тяжелыми руками. Предназначенные образованием к делу более высокого пошиба, они, чтобы заработать на прожитие, обшивали гипсокартоном стены, оборудовали малахитовыми столешницами и шкафчиками вишневого дерева кухни тех, кому повезло. Эти художники (жизнь художниц складывалась иначе, хотя отнюдь не легче), поднабравшись, могли поехать в Бостон или полететь в Чикаго — что вообще-то было им не по карману, — посмотреть на Курбе или Сёра, чьи картины они видели раз в жизни, и потом долгие годы упоенно вспоминали. Они могли с закрытыми глазами в точности воспроизвести округлый, как женская грудь, холм на пейзаже Клода Лоррена, а потом вскочить с кровати и отлить в раковину.
Смерть – конец всему? Нет, неправда. Умирая, люди не исчезают из нашей жизни. Только перестают быть осязаемыми. Джона пытается оправиться после внезапной смерти жены Одри. Он проводит дни в ботаническом саду, погрузившись в болезненные воспоминания о ней. И вкус утраты становится еще горче, ведь память стирает все плохое. Но Джона не знал, что Одри хранила секреты, которые записывала в своем дневнике. Секреты, которые очень скоро свяжут между собой несколько судеб и, может быть, даже залечат душевные раны.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Сборник посвящен памяти Александра Павловича Чудакова (1938–2005) – литературоведа, писателя, более всего известного книгами о Чехове и романом «Ложится мгла на старые ступени» (премия «Русский Букер десятилетия», 2011). После внезапной гибели Александра Павловича осталась его мемуарная проза, дневники, записи разговоров с великими филологами, книга стихов, которую он составил для друзей и близких, – они вошли в первую часть настоящей книги вместе с биографией А. П. Чудакова, написанной М. О. Чудаковой и И. Е. Гитович.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.