Современное искусство - [54]

— Можно мы поедем с ней? — спрашивает Лиззи.

Тот, кто постарше, еще более величаво разъясняет, что сопровождать пациента разрешено лишь родственникам и им с Ниной придется добираться в больницу своим ходом.

Мысли Нины, судя по всему, заняты вовсе не Беллой.

— Что вы им скажете? — приступается она к Лиззи, едва Беллу выносят.

— Об этом не беспокойтесь. — Лиззи старается, чтобы в ее голосе не просквозило осуждение. — Сэм же не хотел сделать ничего плохого, я так им и скажу.

— Они не поверят. Местная полиция на него взъелась, для них это случай с ним сквитаться.

— Я ничего не могу поделать, — объясняет Лиззи. — Не могу же я врать. И пожалуйста, не просите меня врать.

Нина берет ее за руку.

— Конечно, не можете… Просто я боюсь, вот в чем дело… Особенно потому что сейчас…

Лиззи озадаченно смотрит на нее.

— Я беременна, — говорит Нина, в голосе ее — гордость. — Я со среды собиралась ей сказать, но все подходящего времени не было.

Теперь Нина никогда не уйдет от Сэма, больше ни о чем Лиззи думать не может. Но тут же, устыдившись, неловко обнимает Нину. Нина сияет, такой счастливой Лиззи ее никогда не видела.

— Когда ребенок родится?

— Доктор сказал — в середине марта. Я вот что подумала: если родится девочка, назову ее Беллой. — Улыбка гаснет. — Просто меня беспокоит, что будет с Сэмом.

— Они ничего не могут ему сделать, — успокаивает ее Лиззи, хотя не слишком в этом уверена. Она закусывает губу. — А вам нельзя волноваться: это вредно для ребенка.

— Знаю. Но ничего не могу поделать. Куда вы?

— Сейчас вернусь, — отвечает Лиззи, продвигаясь к лестнице. Ведь и она думала о ком-то другом.

Она думает, что Пол отмывается в ванной, но застает его в Беллиной спальне — он разглядывает высокую темного дерева кровать с резными ананасами на столбиках, где Лиззи провела две последние ночи. Она с минуту молча смотрит на него и впервые замечает, что волосы у него отступили ото лба, поредели. Потом все же кашляет, и он оборачивается.

— Ее увезли в больницу?

— Да.

— Значит, ты тоже туда уедешь?

— Прямо сейчас. Что ты здесь делаешь?

— По всей вероятности, я больше сюда не попаду. Хочу посмотреть, где он спал.

— Она чуть не умерла, — напускается на него Лиззи. — Ты не мог бы в порядке исключения подумать и о ней?

Он пожимает плечами.

— Старуха крепкая, глядишь, и не умрет.

— А если умрет?

— Ну и что: она так и так прожила куда дольше него.

— Тебе и впрямь все равно. Думаешь, если она не гений, то не имеет права на жизнь.

— Замолчи, — обрывает ее он, но благодушно, без злости. — И кипятишься ты не из-за этого. Прошлая ночь — вот что причиной.

Что правда, то правда, но от этого она кипятится еще пуще.

— Нина беременна, — как укор бросает она ему в лицо: теперь-то он должен понять, хотя, что он должен понять, ей не вполне ясно.

— Я что — и в этом виноват?

— Я не сказала, что ты виноват.

— В таком случае чего ради ты меня об этом оповещаешь? Это никакого отношения ни к чему не имеет.

Она никогда не замечала, что он такой нескладный — костлявый, угловатый. На сердце у нее не тяжело, напротив, до боли легко, оно минуту за минутой разбухает в груди.

Она все не уходит, и он спрашивает:

— Что с тобой?

— Ничего. Хочешь есть, спустись вниз.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

Она понимает, что ее не пускает уйти не тоска и не все еще теплящаяся надежда, а то, что, пока их перепалка продолжается, ей удается отогнать страх. Когда она спустится вниз, Беллу уже увезут, а ее ждет поездка в больницу, дежурство в палате в конце коридора, трубки, мониторы и — воспоминания о матери. Она бы, не сходя с места, отдала десять лет жизни и все картины Пола да и Мэддена в придачу, лишь бы сидеть поутру с Беллой на кухне, как сегодня.

Только не это, не снова это, не эта мутотень, думает Белла, пока ее везут по коридору на холодной металлической каталке, как тушу, а у нее перед глазами мельтешит какой-то калейдоскоп. Потом каталка огибает угол, останавливается, ее задергивают занавеской. Она открывает глаза, в прогале занавески видит человека с чашкой в руке, воздух полнится запахом кофе, она задыхается и надолго проваливается во тьму.

Эрнест стоит в дверях кухни, хмуро смотрит на нее.

— Хочешь кофе?

— Не хочу. Ни кофе. Ни супа. Ни хлеба домашней выпечки. Что, по-твоему, ты делаешь?

— О чем ты?

— Думаешь, ты не даешь ему умереть, так?

— Что так?

— Где твой здравый смысл — тебе надо вырваться отсюда. В тебе говорит гордыня, не что иное, как гордыня, и ты сама это понимаешь. Если он вознамерился умереть, он непременно умрет. И тебе его не удержать.

— Почему ты так уверен?

— Если ты всерьез думаешь, что можешь его удержать, ты, очевидно, веришь, что обладаешь магической силой. Ну а раз ты можешь так мощно воздействовать на него вблизи, отчего бы и не издалека? Отчего бы тебе не совершать это чудо внушения на расстоянии?

— Даже если ты не хочешь кофе, я хочу.

— Он сейчас мчит черт-те где на машине, кстати, машину у него давно следовало отобрать. Не исключено, что он уже погиб.

— Не погиб.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, и все тут.

— Тебе надо вырваться отсюда. Андреа Пул из МОМА восемнадцатого уезжает во Францию. Отчего бы тебе не уехать с ней?