Современное искусство - [52]

— Вот вы там, вы, по-видимому, человек вменяемый. Почему бы вам не увести вашего друга и не оставить нас наедине?

И снова голос Пола:

— А ну полегче. Человек вменяемый. Вы что себе позволяете? Тоже мне гордый бритт.

— Ушам своим не верю. Вопиющая наглость.

А это Сэм:

— Вы что, оглохли, не слыхали, что хозяйка сказала. Мы точно так же можем здесь оставаться, как и вы. Тоже мне гордый бритт. — Он смеется резким, кудахчущим смехом. — Что бы, кстати, это значило?

— Так нас, англичан, в надсмешку называют.

— Не в надсмешку, а в насмешку, — говорит Пол. — Строите из себя невесть что, а выросли не иначе как в муниципальной квартирешке и манерам учились по телевизору. Ну а янки — что янки, им втереть очки пара пустяков.

Нет, такое пропустить невозможно, и Лиззи во всю прыть — откуда что берется — мчит к гостиной, там Марк Дадли привстал со стула да, похоже, так и замер. Шагах в трех от него — Сэм, чумазый и еще более, чем обычно, похожий на Иисуса, синие глаза на испитом лице горят. Плечом к плечу с ним стоит Пол, тоже чумазый и встрепанный, на колене его джинсов — прореха, руки в глине, так что не видно даже въевшихся под ногти кадмия, кобальта и охры.

Белла — она расположилась на бархатном диване — единственный, кто замечает Лиззи.

— Входите же, — приглашает она Лиззи величавым наклоном головы и адресуется Марку Дадли.

— Вы так и не сказали, что переписали из моих дневников.

— А ну отвечайте, — вызверяется на Дадли Сэм. — Вас спрашивают.

— Ничего я не переписал.

— Я вам не верю.

— Тем не менее это так. Да старая карга мне бы и не дала.

— Она моя лучшая подруга.

— Извинитесь, — требует Сэм.

— И не подумаю. Вы с ней уже лет сорок не разговаривали.

— Я виделась с ней вчера, — сообщает Белла. — И ей вы тоже не очень-то понравились.

— У меня нет никаких оснований так полагать. Она пригласила меня прийти к ней, почитать ей Шекспира. Любовные стихи.

— Я ему врежу, только скажите, — предлагает Сэм.

— Спасибо, не стоит. — Белла снова обращается к Дадли: — С кем еще вы разговаривали?

— На этот вопрос я отвечать не намерен.

— Почему же?

— Я должен защищать свои источники.

— Значит, ваши источники наговорили про меня столько гадостей, что вы не рискуете назвать их имена.

— Знаете что, я, пожалуй, опишу эту сценку: летним деньком бандюганы, приспешники вдовы, нападают на биографа. Возможно, даже начну книгу с нее. А что, это увеличит продажи на пару-тройку экземпляров.

— Заткнись, падло, — ревет Сэм.

— Недоумок, — это уже Пол.

— А ну извинитесь.

— За что же?

— За то, что топчете землю, — говорит Пол. — За то, что паразитируете на художниках.

— Прекратите, — приказывает Белла.

— Послушайте, я назову людей, с которыми вам следует поговорить, как вам это? — предлагает она Марку Дадли. — Попрошу их сотрудничать с вами. И даже, если будете настаивать, авторизую вашу книгу. А вам поставлю только одно условие: перед публикацией книги вы дадите мне прочесть ее. В общем и целом все так делают, разве нет?

— Такую книгу мне написать не интересно.

— Какую такую?

— Какую вы авторизуете. — Он смотрит на нее с неподдельным любопытством. — И вообще, почему вас это так тревожит?

— Я не желаю, чтобы в мои годы обо мне судачили. Старые сплетни стали подзабываться, а вы их снова выкопаете.

— Не выкапывать старые сплетни, а открыть правду — вот мое намерение.

— Люди, знаете ли, многое помнят неверно. В особенности события сорокалетней давности. Путают то, чему были свидетелями, с тем, что прочли впоследствии. Такое и со мной бывает. И такое случается, даже когда нет желания никого оклеветать. Как отличить, чья правда правдивее?

— У меня, миссис Мэдден, тонкий слух. И тонкий нюх. И, как правило, я так или иначе докапываюсь до сути.

— Тогда опубликуйте книгу после моей смерти.

— Заставить меня отложить выход книги не в вашей власти.

Она закрывает глаза.

— Мистер Дадли, я не заставляю вас, а упрашиваю. Так как?

— Мне очень жаль.

— А порядочность для вас ничего не значит?

— О какой порядочности может идти речь, если я буду сидеть и ждать вашей смерти?

— А вот это мне совершенно безразлично, — говорит Белла с хохотком. — Уж поверьте.

— А мне нет. — Он подается к ней, подпускает доверительности: — Ответьте мне на один вопрос.

— Какой?

— Что вы сделали с картиной, которую он обещал той девушке?

— Никакой картины он никогда ей не обещал, — только что не кричит Белла.

— Лиловой, так она говорит. С большим количеством серого и оранжевыми штрихами. Никаких упоминаний о ней я нигде не обнаружил. Даже в каталоге raisonnée[102].

— Ничего удивительного: такой картины нет.

— И не было?

— Вы на что намекаете? Уж не хотите ли вы сказать, что я от нее избавилась?

— Я просто спросил.

— Вы что, думаете, я могла бы уничтожить его картину? Значит, вы ничего не поняли.

— Ну так объясните, как обстоит дело.

— Она вам все наврала. И про картину, и про всё. Тогда она вынудила его сесть за руль. Его, понимаете ли, пригласили на прием в большой дом со всякими вычурами, с бассейном. Он идти не хотел, она рвалась. Ей не терпелось повертеться перед его богатыми приятелями: она уже расфуфырилась — черное платье, культивированные жемчуга. Не больно интересно торчать дома с пьяницей.