Сотвори себя - [99]

— Откуда же вы взялись? Что на белом свете творится?

Молодан еле-еле шевелил потрескавшимися губами:

— Разбомбило эшелон, в плен к фашистам попал… Вот уже около месяца блуждаю… Напопрошайничал, видите, одежды и по пути к вам забрел. Не ведаю, где моя семья… Разыскиваю партизан. Говорю с вами, Родионовна, доверительно.

— Кто бы мог подумать, что за такое короткое время фашисты полмира заграбастают?

— Что может сделать с человеком война: недавно я безнадежно больным возвращал надежду. Мои руки несли людям здоровье, счастье, а теперь их хоть выбрось. Попрошайничаю… Профессор — попрошайка!

— Богдан Тимофеевич, не отчаивайтесь. Вы же сами учили студентов: «Отчаяние — помощник смерти». — Присела на пол, расстегнула ему на груди замызганный пиджак. — Снимите, пожалуйста.

— Задохнусь, как рыба без воды… Не выживу я здесь… Ведь мои руки могли бы исцелять, лечить на фронте раненых…

— Сначала отдохните, Богдан Тимофеевич. Нужно выспаться, тогда и мысли прояснятся. Раздевайтесь и будьте как дома. Сейчас накормлю вас…

— Спасибо. Я так устал — не до еды.

Она уложила его, как ребенка, на кровать и тихо вышла во двор караулить его покой.

Под вечер осторожно приоткрыла дверь, зашла в комнату посмотреть на гостя: изможденное лицо старика, которое всегда было красным и свежим, как перец, сейчас осунулось, как-то пожелтело. Пусть, пусть человек отоспится, ведь ничто так не возвращает силы, как блаженный сон.

Спустя неделю, отдохнув душой и набравшись сил, Молодан начал собираться в путь.

— Я хотя и старый, но еще послужу Родине. Попробую отыскать партизан.

— С богом! Удачи вам, дорогой профессор, да здоровья.

В это время за окном послышались тяжелые шаги.

Родионовна для отвода глаз вроде бы заметала в комнате, держа веник в руках, встревоженно выскочила за порог.

— Ишь ты, Анна, как девка. Все с веником да с цветами, чистюля, — рокочущим басом заговорил сосед Семен Молочай.

— С твоим-то голосом, Сенька, только псалмы в церкви петь… — ответила она и медленно прикрыла за собой дверь: еще, чего доброго, попрется в комнату.

— Я вот бритву принес… Пусть гость хоть бороду снимет, — показал он на окно, прикрытое старой, выцветшей на солнце ставней.

— Ты о чем это, Сенька?.. — А у самой сердце оборвалось.

Сосед высморкался, вытащил из нагрудного кармана пиджака черный футляр, достал оттуда бритву с широким лезвием и начал молча направлять ее о свою жесткую, как кирпич, ладонь.

— А может, ты все-таки возьмешь, Анна? Если в хате есть мужик — без бритвы нельзя обойтись, — хитровато улыбался, шаркая лезвием по ладони.

— Почему же, не откажусь. Давай, у меня тупой нож, а бритвой в самый раз чистить картофель, — продолжала Родионовна в том же шутливом тоне. Отвернулась от него и начала выбивать о заборчик пыль из веника, а в голове проносились вихрем мысли: «Пронюхал, псина, высмотрел… А возможно, и узнал Молодана?..»

— Картошку бритвой? — дурашливо хохотнул Молочай. — Ручки порежешь, Аннушка… Посмотри, какая острая! — Он выдернул из головы два волоска, положил на лезвие, резко дунул на них, и они, разрезанные пополам, закружили в воздухе.

— Не морочь голову. Говори, зачем пришел? Некогда мне с тобой переливать из пустого в порожнее, — взяв себя в руки, уже смелее заговорила Родионовна. — А купил бритву — царапай свою бороду… Женщине с бритвы толку, как с козла молока, — она старалась держать себя уверенно, независимо, говорила твердо, спокойно.

Семен, как бы нападая, поднял руку, в которой держал бритву вверх.

— У тебя, Анна, во дворе много солнца. — И его быстрые, острые, как у ястреба, глаза скользнули по лезвию бритвы.

Анна Родионовна непонимающе передернула плечами.

— Зачем ты, Семен, дурака валяешь? Война, люди умирают, а тебе и горя мало, — замахнулась на него веником.

И откуда ей было знать, что, поблескивая лезвием бритвы как осколком зеркала, Семен подавал условные знаки…

Тут же из-за угла появилась черная машина. Обдала Родионовну вонючим перегаром бензина. Черногубые шины остановились прямо посреди цветника…

Родионовну взяла оторопь. Шофер с длинным, худым, изжелта-болезненным лицом безучастно сидел за рулем.

— Что же ты, басурман, наделал? — Увидев помятые цветы, она бросилась с кулаками на водителя.

Но тот даже не посмотрел в ее сторону. Он что-то бормотал, очевидно, ругал сумасбродную бабу, которая разоралась из-за какой-то травки. Он мог бы в один миг отправить ее на тот свет. Но приказано в данном случае быть вежливым, оружие применять лишь в крайнем случае.

Два гестаповца, чем-то очень похожих друг на друга, щелкнув дверцами, выскочили из машины. Один из них похлопал Родионовну по плечу:

— Блюмен… Блюмен, фрау… Нах… Цурюк! — ткнул пальцем на цветы и приказал водителю сдать назад.

Заскрипела, дернулась машина, выползла из цветника, оставив две глубокие колеи в мягкой почве, густо усеянные раздавленными головками цветов.

Заговорил тот, что стоял ближе к Родионовне:

— У вас, фрау, проживаль профессор Мольдан. Мы приехали его сабрать… Ми хотим, чтобы он служиль неметской армий… Он снаменитый хирург… Ми не будем убиват хирурга… Нет, нет, не будем!

— Сколько же тебе дали за голову профессора, собака? — процедила сквозь зубы Родионовна, пронзая Молочая насквозь своим ненавидящим взглядом.