Сотвори себя - [97]

Закрывая калитку, Петр неосторожно громыхнул ею. Девушка оглянулась, увидела его и от удивления замерла. А потом вдруг как захохочет звонкоголосо:

— Мама! Мама! Иди-ка сюда. Быстрее!

На старое, почерневшее от непогоды крыльцо не спеша вышла женщина с гладко причесанными черными волосами, разделенными надвое густой седой прядью, с добрым ласковым лицом.

— Заходите, юноша. Не стесняйтесь… Мы с Женей, — она кивнула головой на дочку, — загадали: кто заглянет к нам сегодня, тому и достанется первый в этом году букет сирени… Таким образом, вы счастливчик… Женя, вручай!

— Дудки! — Девушка по-мальчишечьи проворно прыгнула с перекладины на мягкий ковер спорыша, махнула букетом, и пьянящие гроздья разлетелись в разные стороны. А сама тут же прошмыгнула в комнату.

— Же-е-еня… Как тебе не стыдно! Этакая дерзость! — развела руками мать и сбежала с крыльца.

Петр начал быстро собирать веточки, рассыпанные в траве, собрав, смущенно передал букет матери.

— Вы не ругайте ее… Я очень виноват перед Женей. Вот это письмо подтверждает, что я олух. — Он вытащил из кармана две страницы, оригинал и перевод, и протянул женщине.

— Ничего не понимаю… Собственно, без очков я не читаю. Сейчас возьму их… — и поспешно отправилась в комнату.

Некоторое время Петр один стоял у крыльца, осматривая двор, кусты сирени, словно выставлявшие напоказ друг перед другом свою красоту.

И вдруг увидел заплаканную Женю. Она с разбега бросилась к нему, горячо обняла его крепкими руками.

— Благодарю!

— Не меня — Карла…

— И тебя тоже…

Вышла мать, растроганная, умиротворенная, села на лавочку под кустом сирени.

— Кто-нибудь пытался докопаться до истины? — спросил ее Петр.

— Была я в институте… Все в хлопотах, у всех нет времени, разводят руками, пожимают плечами. Живым нет дела до мертвых. Заходила к Родионовне. Цветочницу знаете? От нее отца забрали — и как в воду канул. Оборвалась нить. Что же я могла делать дальше? Погоревали, поплакали мы с дочкой — и на этом все закончилось.

— А если я заикнусь в институте о дедушке, на меня смотрят как на сумасшедшую…

— Все, что было, быльем поросло. Мнимое предательство Молодана кому-то на руку. Ведь у профессора осталось много незавершенных работ… И кто-то ворует, дергает себе понемножку, а мертвый молчит. — Женина мама говорила с такой болью и горечью в голосе, что Петру стало жаль ее до слез. И он решил: «Завтра же к Родионовне, завтра же…»

РОДИОНОВНА

Как весенний ветер ворвался Петр в комнату общежития.

— О, сияет, словно новый скальпель… Еще что-то откопал о Молодане? — поинтересовался Тополенко.

— Какое это имеет значение для мировой революции? Откопал, закопал… — скорчил мину Канцюка.

— Да не мучай ты нас. Выкладывай все начистоту, — перебил их Виталий.

— Ребята, клубочек потихоньку начинает разматываться. Оказывается, Молодана предал некий Молочай. Но давайте я сначала расскажу о Родионовне.

…Фашисты черным вороньем кружат над городом.

Возле горного института, на углу улицы, в тени кряжистой акации, уже не появляется щедрая цветочница, опрятная и пышная, словно куст шиповника в степи. Она ежедневно раньше приносила сюда большую корзину с чернобривцами, горделиво-кокетливыми левкоями, пышными астрами, белоснежными хризантемами. Под мышкой держала легкий складной стульчик. Не спеша усаживалась на него, поправляла на голове белый платочек и лишь потом снимала с корзины чистую марлевую накидку. И цветы били в глаза красным, белым, оранжевым, синим, голубым…

— Мои цветы не продаются… У меня за деньги красоту не покупают. Даром — берите, — по-матерински раздавала она их студентам.

Все это в прошлом. Сейчас в городе рвутся снаряды. А Родионовна словно и не слышит их. Одной рукой держась за больную поясницу, она с трудом наклоняется над цветником, разросшимся под ее окном, вырывает сорняки, осторожно ступая между стеблями. Разговаривает с цветами как с живыми или напевает тихо песню «Ой, убито, убито козаченька в жите, червонной китайкой личенько прикрыто», то ласкает разноцветные головки ладонью. А снаряды то и дело раскалывают глухую тишину города…

— Родионовна, бросьте свои цветы! Идите к нам в подвал! — бранят ее соседи. А она только отмахивается: мол, от смерти нигде не спрячешься, найдет и в укрытии, если настанет твой черед.

Садится Родионовна у стены дома на стульчик, чтобы передохнуть, всматривается в цветник, а перед глазами голубые, красные, синие круги ходят. И из них вдруг как наяву выходит белая, как лебедушка, тоненькая, словно ивушка, Аннушка. Из-под ладони смотрит в залитую солнцем степь, щурит глаза. Высматривает кого-то. И, услышав конский топот, босиком, с обнаженной головой выскакивает на дорогу. Это буденовцы.

Пыль постепенно оседает, а она стоит и неотрывно, с изумлением смотрит на конников. И снова пыль, пыль, пыль, проглотившая и всадников, и лошадей. Возможно, она, эта пыль, где-то спрятала и ее Максима?

В селе его называли «Чабаненков сорвиголова». Аннушка тайно встречалась с ним. И вот выбежала за ворота — возможно, и он здесь. Еще в прошлом году ушел, и нет его. Ждет девушка среди дороги, убаюканная песней, что постепенно утихла на широком выгоне, а Максим так и не появился. Видно, по другим путям-дорогам несет его конь. Стояла, глубоко задумавшись, даже не чувствовала, как раскаленный солнцем песок обжигал ее босые ноги.