Сотвори себя - [96]

Курил одну папиросу за другой, закрывал верхнюю губу двумя пальцами, чтобы злосчастные усики не мозолили ей глаза. Но лукавая Женя все-таки заметила их:

— Ну и усы! Долго ли холил их? — в ее голосе звучала насмешка.

Он вспыхнул от смущения.

— Да я их сейчас же сбрею совсем! Можно? — с детской доверчивостью в глазах спросил он у Жени. И, увидев ее одобряющую улыбку, нырнул в полуоткрытую дверь парикмахерской.

Сияющий, побритый, надушенный, он жаждал похвалы Жени. Но ее и след простыл.

Петр решил во что бы то ни стало разыскать ее. Рано утром, когда ребята еще спали, на цыпочках, чтобы никого не разбудить, выскользнул из общежития.

Сначала караулил ее возле университета. Дворники, упругими струями воды хлеставшие рыжие плиты, положенные для того, чтобы подчеркнуть величие храма науки, пожимали плечами, удивлялись, почему этот паренек так рано торчит перед дверями университета. Бедняжка, так, наверное, увлекся наукой, думали они, что и сон его не берет…

Утром нескончаемый студенческий поток устремлялся в аудитории, а он, Крица, внимательно всматривался в лицо каждой девушки, но Жени не обнаружил.

Летучей тенью пронесся под колоннами металлургического. А потом уже трамбовал горячий асфальт перед сельскохозяйственным… А в городе было больше десяти вузов… Вот и попробуй разыскать понравившегося тебе человека…

Мучился, отчаивался.

Но однажды под вечер перед ним словно из-под земли выросла Женя.

— О-о-о-о! А я тебя так искал. Стежки протоптал в каждый институт… Уже подумывал, что ты марсианка. Появилась, подразнила и умчалась в свои далекие миры.

— Чудной ты… Побежал, видите ли, усики сбривать…

— Но ведь ты подтрунивала надо мной!

— Ты мне… Ты с усами мне больше нравился! — нечаянно вырвалось у девушки, и она испугалась своих слов: стыдливо опустила голову и отступила от него в сторону. А потом, овладев собой, как-то по-мальчишечьи вызывающе посмотрела на него: — Я тогда побежала взять билеты в кино… Вернулась, а тебя уже след простыл…

— Виноват! Недотепа я… Извини меня, Женек!

Позабыв обо всем на свете, они медленно двинулись в сиреневый полумрак улиц. И сами не заметили, как очутились за городом. Долго сидели на круче Днепра. Над ними вызвездилась тихая ночь. Монотонно билась о берег волна. И так было спокойно и радостно у них на душе.

Петя набросил на плечи Жени свой клетчатый пиджак.

— Говоришь, протоптал стежки во все институты? А в своем не удосужился поискать…

— Неужели? Я же ни разу тебя не встретил!

— Здесь работал мой дедушка. Может, ты слыхал о профессоре Молодане? Фашисты замучили его в плену. Вот я и пошла в медицинский, чтобы продолжить традиции семьи…

От неожиданности Петр растерялся и выпустил руку Жени: «Разве она не знает, что Молодан стал предателем… Это же каждому известно».

Чтобы не омрачать ее настроения, он нежно прижал девушку к себе:

— Знаешь, Женя, я думал, что мое счастье ходит-бродит где-то далеко-далеко, а оно, оказывается, здесь рядом, только руку протяни…

Встретили рассвет на крутой горе. Зачарованно наблюдали, как из-за горизонта огромной глыбой выплывает солнце.

Спустились в долину, доверху залитую яркими лучами. Брели среди луговых цветов, сбивая сизую росу. В глазах — солнце, в сердцах — солнце.

— Солнце дает человеку силы! Правда, Петя?

— Да, солнца хватает всем в избытке. Дрались за землю, за море, за небо. А оно ни единой каплей крови не обагрено… Чистое!

Женя почему-то вздрогнула.

— Что, холодно? Давай застегну пиджак.

— Не надо. Мне жарко. Не могу слышать — «война», «кровь»… В такие минуты дедушка вспоминается. Его облили грязью… Мертвого очень легко обесчестить…

— Женя… Но ведь он… Все об этом знают!

— Это клевета, вранье! Подлый навет! — обиженно, сквозь слезы воскликнула Женя. — Кому-то заслуги Молодана поперек горла стали… Мертвый будет молчать — можно его славу четвертовать…

Петя сник, расстроенный стоял перед девушкой.

— Женек, успокойся, я знаю, тебе больно. Но пойми, дети не в ответе за поступки своих родственников.

Эти слова полоснули Женю ножом по сердцу, и она заплакала.

— Не отвечают… Пустая формула! Выдумали ее людишки без чести и совести. И прячут за нее свои гадкие душонки… А я считаю так: за меня весь мой род в ответе вплоть до сотого колена, а я за него должна отдать себя до последнего вздоха. Из фамильной чести вырастает народная, государственная честь! Я на эшафот пойду, а не поверю, что мой дедушка был… — Она вырвала у него свою руку и с плачем ринулась прочь.

После этого дня скучно потянулись дни за днями, а девушка все отдалялась и отдалялась от него. Мучился, ругал себя за нетактичность. Уже потом, позже, понял: она искала в нем друга-единомышленника, а он не оправдал ее надежд.

И вот берлинское письмо… Петр несказанно обрадовался. Возможно, оно поможет расплавить лед Жениной отчужденности.

Крица не раз бродил возле ее ворот. Зайти во двор не решался. Но сегодня непременно отважится.

Какое-то время стоял, топтался на месте перед узенькой калиткой. Рукавом вытер вспотевший лоб, пятерней расчесал волосы и лишь тогда осторожно нажал на щеколду. Тихо и медленно отворил калитку.

Перед ним предстала Женя. Забравшись на лестницу, она обламывала ветку за веткой сирень. Стоя на цыпочках, тянулась рукой к верхушке куста, увенчанной пышным соцветием.