Сотвори себя - [98]

И вдруг над ее ухом послышался горячий храп коня. Вскрикнула испуганно и хотела отскочить в сторону, но чьи-то крепкие руки подхватили Аннушку и посадили к себе в седло. Посмотрела всаднику в лицо и обомлела: боже, это же Максим! Смеялась, плакала, прижималась к нему: да неужели это он, ее тайная печаль, сладкая бессонница, трепетное ожидание?

— Аннушка, ты же знаешь, что махновцы моих отца и мать расстреляли… И ты — сирота… На роду нам написано соединить свои судьбы…

— Не надо, Максимка, об отце с матерью… Страшно! Я все сама видела… — прижала к его губам свою ладошку, пахнувшую молоком и травой.

— Теперь ты у меня, Аннушка, единственная, самая дорогая на свете. Я без тебя отсюда никуда не поеду. Не вздумай мне перечить. Стану перед всем селом на колени, чтобы люди нас благословили. Я лишился родителей, но не хочу потерять и тебя… Умоляю, поехали со мной!

Это было необыкновенное объяснение в любви. Все село притихло и слушало.

Придерживая правой рукой девушку, прижимавшуюся к его груди, Максим поспешно говорил:

— У Буденного отпросился на два дня… А дома побыл только часок. Осмотрел хату, двор — пустырь, да и только. Везде бурьян по пояс. Не с кем и словом перемолвиться, так я быстрее к тебе, Аннушка, — целовал ее косы, пахнувшие солнцем. — Поедем в город… Поживешь у моей тетки, пока я возвращусь из похода…

Хлопотливая и приветливая тетка немедленно спрятала коня, мол, пошли такие времена, что не поймешь, где свои, а где враги, поэтому лучше быть осторожным. Угощала, чем могла. Исподтишка спросила у Максима, кто же она, эта девушка… А он, не задумываясь, ответил:

— Жена… Законная женушка!

Постелила хозяйка им обоим постель прямо на полу, ибо койка в тесной комнатке была и коротка и узка.

Тетка перекрестила и благословила их…

А рано утром Аннушка нашла кувшин, зачерпнула из ведра воды и выпорхнула во двор полить на руки отныне уже мужу своему.

Максим по-ребячьи чудно фыркал, разбрызгивая вокруг себя воду. Вытирался жестким льняным полотенцем.

— О-о-о, Максимка, а куда же девалась твоя тетя?

— Понимаешь, чтобы нас не стеснять, она ушла к соседке ночевать.

— А что у тебя, Максимка, торчит из кармана? Какой-то узелок…

— Да… Это я дома на шестке взял семена цветов. Мама очень любила цветы. — Вытащил из кармана белый рукавчик от детской рубашонки, перевязанный с двух сторон красными нитками: — Вот посеять бы их…

— Поздно уже. Не взойдут… Лето!

— А давай, женушка, попробуем! Если вырастут, я вернусь из похода, а если нет, то… — он остановился на полуслове и протянул ей рукавчик с семенами.

— Не говори так, Максим… Страшно!

До восхода солнца вскопали грядку под окном теткиной комнаты, густо засеяли мелкими семенами, забороновали граблями, полили сухую землю водой, старательно обложила Аннушка клумбу камешками, валявшимися во дворе.

— Цветы на счастье посеяли! — уверенно сказал Максим.

Вот так, без сватов, без помолвки, без венчания в церкви и без свадьбы, стала Аннушка женой Максима. А супружеская жизнь длилась всего-то навсего двое суток.

Семена дружно взошли, разросся цветник, вспыхнул невиданными красками. Но Максим так и не возвратился из похода. Споткнулся где-то его буланый…

Вереницы лет уплыли за горизонт, погасли далекими зарницами. Уже и Анной Родионовной стали ее величать, а она все сеяла да выращивала цветы. Стебелек за стебельком срезала, складывала в белую корзину и несла любовь свою людям, раздавала цветы на помин души.

Нависла черная туча оккупации. Пожух цветник. Беспомощный, израненный Днепровск лежал на желтом песчаном берегу. Никто не замазывал известкой раны-дыры в стенах домов, не протирал закопченных глаз-окон, не мыл поутру запыленный асфальт. Улицы опустели, люди словно вымерли.

Фронт погромыхал снарядами куда-то за Днепр. Мрачная тишина улеглась в руинах.

Родионовна по-прежнему хлопотала возле своей клумбы.

— Цветы, как дети, всегда милы. Цветы не любят злых людей, — неожиданно услышала она и выпрямилась: чей же это такой знакомый, чуть с хрипотцой голос?

Перед Родионовной стоял старик с сучковатым посохом в руках. В ветхой одежонке, за плечами полупустая котомка. На ногах старые, трижды чиненные башмаки. Простоволосый, с длинной, по пояс, седой бородой. Измученное землистое лицо.

— Не узнаю… Господи, кто вы? — произнесла шепотом.

— Говорят люди, у вас есть семена цветов. Может, продадите мне хотя бы немножечко?

— Да… Да… Конечно… Богдан Тимофеевич! — замерла на месте Родионовна, узнав профессора Молодана.

— Тссс! — приложил тот палец к своим губам, мол, прошу быть поосторожнее и не подымать шума, крика.

— Попить вам, дедушка? Хлеба нет, а вода, слава богу, еще есть. Заходите в сенцы, вон там полное ведерко. Прохожему старцу грех отказать, — задыхаясь от волнения, говорила Родионовна, а сама то и дело озиралась по сторонам. Посматривала на соседние дворы, не заметил ли кто, что к ней зашел посторонний человек.

Тяжело сутулясь, шаркая ногами, профессор переступил низкий порог ее дома и от изнеможения почти упал на пол.

— Дорогой Богдан Тимофеевич! Я сейчас вам дам стульчик, — засуетилась Родионовна, пытаясь помочь старику.

— Не беспокойтесь, Родионовна. Я только передохну…