Сотвори себя - [95]

И я наконец отважился: не хотел умирать послушным ягненком… У меня созрело отчаянное решение выкрасть профессора и убежать с ним. Старику, я считал, доброе дело сделаю, а Гаусгоферу жестоко отомщу за себя и за тех двоих, погибших от его мерзкой руки…

В одну из благоприятных ночей, когда пьяный Гаусгофер спал непробудным сном, я тайно пробрался к нему в комнату, вытащил из-под подушки ключи. Бросился к двери подвала, отпер ее, вынес на руках немощного, полуслепого старика и усадил в машину Гаусгофера. А сам переоделся в гражданскую одежду. Мы двинулись в опасный путь. Утром, боясь погони, я спустил машину с обрыва. Продолжали двигаться попутными машинами. Выдавал я себя за учителя немецкого языка, который везет тяжело больного отца к знахарю… Нам посчастливилось добраться из Крыма в Новомосковские леса. Там профессор и умер… Умер на свободе! А я начал бродяжничать, пробиваться пешком через всю Европу домой, в Германию…

О высокой честности вашего ученого я часто рассказывал своим сыновьям. Пусть знают, какие мужественные, стойкие, верные своей Отчизне могут быть люди. Разыщите, пожалуйста, письмо, оставшееся в дупле, и сообщите мне, что в нем написано.

С социалистическим приветом Карл Шерринг».

— А-а-а-а! Это старая песенка на новый лад! — воскликнул Костя. — Охота тебе, Петька, забивать голову такими вещами! Ты прекрасно знаешь, что Молодан — черное пятно в светлой истории нашего института… Говорил же об этом как-то Вениамин Вениаминович Лускань. А уж он-то авторитет.

— Копеечная душа у того ученика, который на могилу своего учителя не цветы уважения кладет, а досужие сплетни… Откуда Лусканю знать, как вел себя Молодан в плену? — вспыхнул гневом Крица.

— Человек не иголка, в соломе не затеряется… А тем более, как ты считаешь, видный ученый…

— Канцюка, не паясничай. Нет болезни тяжелее, чем брать на веру всякое словцо, оброненное сильным мира сего, — вскипел Петр.

— За что купил, за то и продаю, — рассерженно передернул плечами Костя. — И вообще, чего ты ко мне прицепился? Имею я право на собственное мнение или нет?

— Не знаешь дела — не болтай языком. Сам я раньше таким был. Внучке Молодана, Жене, такое наплел, что бедная убежала от меня вся в слезах. А теперь вот такое письмо… Стыдно будет в глаза посмотреть девушке.

— А может, это чистой воды провокация? Ведь Шерринг — бывший эсэсовец. Сам признается в письме, что служил у генерала адъютантом. Вот и получается, друг, что твоей же мудростью тебя и по носу, — удовлетворенно хихикнул Канцюка.

В спор вмешался Виталий:

— Костя, категоричность в суждениях не всегда помогает. Это письмо и меня взволновало до глубины души. Если принять во внимание, что оно написано рукой немца, продиктовано сердцем…

— Иностранцы вообще скупы на похвалу, — перебил Ковшова Тополенко. — Их черствым бубликом не удивишь. А уж если они чем-то восхищаются…

В пылу спора никто не заметил, как в комнату вошла Люда, сестренка Крицы.

— Стучу в дверь — не слышат. Что это вы вдруг сцепились, как петухи? — Девушка удивленно смотрела на ребят.

Из-за Люды вынырнул Роберт Лускань, потом Майя Черненко. Все они были одеты в спортивные костюмы.

— Братцы кролики! Открываю курсы водителей! Вот мои ученики — Люда и Майя… Сегодня я им преподам первый урок. — Кто желает — записывайтесь. — Роберт выхватил из кармана миниатюрный блокнотик и карандаш.

Люда подошла к брату, тяжело ссутулившемуся над столом, положила ему на плечо свои легкие руки:

— Петя, отчего ты такой мрачный? После лекций ждала тебя в столовой — не дождалась. И пришлось одной обедать.

— Да вот письмо из Берлина… Потом дам почитать. А ты действительно пошла в ученицы к Роберту?

— Ты же знаешь, как я завидую тем, кто водит машину.

Лускань неторопливо ходил по комнате, посматривая в окно на свой «Москвич». По Люде он давно уже тайно вздыхал и все не мог найти случая чем-то заинтересовать ее, приблизить к себе. И вот наконец осенило — курсы вождения!

— Девочки, за мной! Пусть завистники корпят над книгами. Петр, отпускаешь сестру?

— Проваливайте к бесу лысому!

С видом победителя Роберт повел за собой девчат.

— Витя, идем-ка в читалку, — торопливо начал собирать книги Тополенко, так как видел, что Петру нужно побыть одному, чтобы пораскинуть умом, собраться с мыслями.

ЖЕНЯ

Не раздеваясь, Крица прилег на койку. Заложив обе руки под голову, устремил взгляд в потолок и долго лежал неподвижно, раздумывая. А потом, как угорелый, вскочил и забегал по комнате: «Дурак я набитый! Надо немедленно разыскать Женю и прочитать ей письмо. Она простит все мои промахи, она снова вернется ко мне».

Грохнув дверью, Петр вырвался из комнаты и стремглав бросился к ней, к Жене. Как будто вчера была их первая встреча, настолько четко и ясно помнилась каждая подробность.

…Тогда он был наивным первокурсником. Высокий, неуклюжий, с черным жиденьким пушком над верхней губой. Одним словом, совсем зеленый.

И как на грех, познакомился с девушкой и тут же влюбился в нее с первого взгляда. Маленькая, стройная, с припухлым детским личиком, она была похожа на десятиклассницу. Поэтому и держался с ней уверенно, даже чуть свысока: ведь учился в институте, а это что-то да значило.