Сотвори себя - [93]

Юрий открыл первое попавшееся окно и подал брыкавшегося Димку обессиленной переживаниями Анне. Она прижала свое непослушное счастье к груди и отскочила от здания.

Еще одного чертенка поймал он на чердаке. Нащупал возле стропила второго. Взял обоих в охапку и осторожно протолкнул их в окно Пелагее. «Живые. Живехонькие!» — выкрикнула. Свистуна Агриппины еле выловил под партами, за ногу вытянул, еще и уши намял ему за прыть. Как мяч бросил в просвет окна матери.

Дольше всех гонялся за сынком Любови Петровны. Богданчик на четвереньках носился под партами, забирался в тесные закоулки, куда он, Прокуда, не мог протиснуться. Наконец поймал его за рубашонку, разорвал ее, но вытащил.

— Ах ты, постреленок, малый, да шустрый, — подал проказника учительнице.

Она судорожно схватила ребенка и тоже бросилась в сторону от школы.

Прокуда остался один на один с этими чудовищными металлическими обрубышами, начиненными взрывчаткой. Вот перед ним один полуразвинченный снаряд прижимается к двери, словно сторожит ее, чтобы никто не мог сюда войти и отсюда выйти.

«Завтра дети придут на занятия. Вынесу-ка я их за село, разожгу костер и взорву». Юрий присел на корточки. Растопыренные пальцы обеих рук опасливо, осторожно просунул под холодный бок снаряда. Приподнял, держал в ладонях и лишь теперь вспомнил — нужно открыть входную дверь, не пролезать же в окно…

Недоброе предчувствие шевельнулось в сердце. Внутренний голос приказывал: положи снаряд на место. Позвони в район. Приедут саперы… Вздрогнула рука, и еле слышно снаряд ударился о пол…

Перед глазами Прокуды сверкнуло сто молний… От взрыва раскололась земля… И он провалился в черную бездну ночи…

Женщины-вдовы с детьми, которые стояли далеко на пригорке, увидели, как неимоверная сила подняла вверх старенькую школу, ударила оземь… Строение рассыпалось — только огромный столб пыли взметнулся высоко в небо…

Вся Вдовья Криница собралась у развалин на похороны. Женщины тужили, рыдали. Но Прокуда уже не слышал этого: взорванная снарядами старенькая школа превратилась в огромное пепелище, ставшее могилой Юрию.

Детвора в благодарность за их спасение наносила чернозема, укрыла плодородным слоем прожженные, продымленные руины, а вдовы густо засеяли чернобривцами эту необычную могилу…

И пылают, пылают цветы, пламенеют ежегодно…

Сюда часто приходит Соломия — Соломка. Приводит она с собой смуглого кудрявого мальчика, как две капли воды похожего на Юрия Прокуду.

НЕВИДИМЫЙ ПЬЕДЕСТАЛ

Честность — кровная сестра правды.

Из народных уст

Странны люди в своем непостоянстве: в детстве им неотвратимо хочется стать взрослыми, а на склоне жизни их неотступно манит, влечет детство…

Таков и студент: когда от перенапряжения у тебя трещит голова, туго замотанная мокрым полотенцем, и ты злишься, скорее бы заканчивались эти муки Тантала, скорее бы получить выстраданный, вымученный, но желанный диплом… И тогда ты вольный, как птица, можешь лететь, куда тебе захочется.

Но вот наступает трепетная минута прощания с институтом — и ты ругаешь себя в душе, сокрушенно каешься: «Ну, зачем я горячился: надоело, осточертело?..» Стоишь на высоком пороге, который со святым благоговением пять лет назад переступал, с которого теперь широко распахнулась даль, и сожалеешь: «Эх, если бы можно было вернуть то время — тогда бы я…»

Институт доброжелательной отцовской улыбкой благословляет тебя, на прощание светит ясновидящими окнами и таинственно молчит и, кажется, размышляет: «Что тебя ожидает в сложном, беспокойном мире, как пройдешь ты свой жизненный путь, каких вершин достигнешь?»

Студенческие годы ты будешь беречь в своей памяти, как бесценный дар судьбы, как весну твоей жизни. И на склоне лет они будут отзываться в твоем сердце. Потому что молодость — самое большое человеческое счастье — никогда не возвращается.

Часть первая ПРОФЕССОР

ПИСЬМО ИЗ БЕРЛИНА

«Друзья! Студенты! Пишу вам, далеким и незнакомым. Много воды утекло с той поры, а он все стоит перед моими глазами, ваш профессор Молодан. Вот как сейчас вижу его: высокий, худощавый, с белой, будто у апостола, бородой…» Петр экспромтом перевел первые строки. Глаза его увлеченно вспыхнули. Взвешивал каждое слово, сверял в словаре.

На миг оторвал взгляд от письма и хотел похвастаться вычитанным, но вспомнил студенческую шутку: «Не раскрывай рот, пока не созрела мысль».

Ребята склонились над книгами, над квадратным столом, накрытым клеенкой, на которой проступили большие коричневые круги от горячих сковородок с жареным картофелем. Между коричневыми кругами фиолетовые, синие, даже красные кляксы чернил.

«Что студент, что первоклассник — из одного теста слеплены», — упрекает иногда ребят Сидоровна, комендант общежития.

В комнате притаилась тишина. Костя ее терпеть не может. Ерзает на стуле. Его круглое лицо загадочно расплывается в улыбке.

— Нет, братья славяне, что ни говорите, а девушка ни единого дня не может прожить без… Да, она скорее откажется хлеб есть, нежели согласится, чтобы ее лишили всемогущего зеркала. — Канцюка закрыл книжку и так сильно шлепнул по ней ладонью, что даже пыль вырвалась из страниц.

— У тебя, Костя, латынь укладывается в голове, как когда-то у голодного бурсака натощак закон божий, — не поднимая головы, пробубнил Тополенко.