Сотвори себя - [92]

— Слушай, Юра, что с тобой творится? Тебя словно кто-то подменил. В твоем голосе столько иронии, сарказма.

— Да, парень, моя внучка о тебе только и говорит. Ложится вечером спать, встает утром, садится есть — все слова о тебе. Скажи, чем ты приворожил ее?

— Я сам себе сейчас не рад.

— Да, были в народе когда-то так называемые костоправы. Как бы ты ни растрощил ногу, он тебе по косточке сложит, слепит. Будет возиться с тобой до тех пор, пока не исцелит. Когда-то, говорю, были костоправы, а теперь душеправы, а точнее — душегубы…

Молчал. Но все тело пронизывала дрожь. «Она, ей-богу, она! Зарубила моего отца, мою душу искалечила, а теперь, видите ли, пустословит о человеческих душах. Сколько же ты их окровавила своими костлявыми руками?»

В болезненном воображении Прокуды, будто сквозь мутную пелену, начало проступать женское лицо. Оно наплывало из жуткой дали все отчетливее и отчетливее. И он, ничего уже не соображая, что есть мочи закричал:

— Она, мама! Го-ло-во-рез-ка!.. Вероника!.. Она, мама!

Густой бас потряс хату, даже оконные стекла задребезжали. Призрак внезапно исчез, а вместо него предстало перед глазами изрезанное глубокими морщинами лицо. Оно стало вдруг виновато-растерянным.

— Ты, бабка, знаешь Данилу Прокуду? Я его сын. Ты зарубила моего отца… А нас, детей, принудила тогда смотреть, как будет умирать красноармеец. Двух девочек, моих сестер, ты забрала на их погибель. А я спрятался, выжил, как видишь. И вот пришел к тебе. Ты не Вера Кирилловна. Ты — Вероника, бандитка! Затерялась меж людей, спряталась. Но от меня тебе уже не удрать…

Старуха вмиг сорвалась с табурета, подскочила к Прокуде и перепуганно заглянула ему в глаза, словно опознавая кого-то далекого, знакомого. А потом, судорожно вцепившись в него, отчаянно застонала. Исступленно подняла над головой руки с растопыренными пальцами, словно защищаясь от напора огня, попятилась к кровати. Громко завопила и бревном упала на белую гору подушек…

— Я… я пришел рас-кви-тать-ся, — Юрий, словно извиняясь, повернулся к Стелле.

Девушка, ничего не понимая, бросилась в сени за водой, с полной кружкой подбежала к потерявшей сознание старухе, но та уже коченела на глазах…

— Ты… ты убийца! — вырвался у нее душераздирающий крик.

Прокуда уже не слышал этого крика. Закрыв глаза, вырвался из душной хаты…

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

До слуха Прокуды донеслись чьи-то заунывные причитания. Женский плач раздался где-то совсем близко. Встревоженно взглянул на дорогу. Расхристанные, с растрепанными волосами куда-то бежали вдовы. Худощавая Анна, приземистая Пелагея, маленькая Агриппина, а дальше за ними — учительница Любовь Петровна… Что случилось? Несчастье?

Женщины табуном ворвались к Прокуде во двор. Окружили его. Пошли на него в открытую атаку? Терпели, выжидали, пока он уберется из Вдовьей Криницы. А теперь учиняют самосуд!..

Но погоди же, погоди… Почему тогда они протягивают к нему руки? Присмотрелся к их лицам — на щеках слезы, глаза охвачены ужасом… Уста сведены судорогой — слова не могут вымолвить. Женщины водят ртами — как рыба, выброшенная из воды на суходол. Онемевшие уста, онемевшие глаза, онемевшие лица — одни только руки тянутся к нему и взывают. Сообразил: не мстить пришли они, а умолять о чем-то.

— Там… Там в школе… Там дети наши заперлись. Никого не подпускают к себе. Они принесли и развинчивают… Нужен кто-то из мужчин. Просим тебя, Прокуда, спаси наших деток, — лепечет Анна.

— Да вы скажите, какая беда стряслась?

— Дети после занятий принесли в школу снаряды… Где-то в яме нашли. Нас не слушают. Позапирали окна, двери. Просим тебя, Юрий, спаси нашу детвору… Ты ведь мужчина, тебя они послушают, — наконец доступно растолковала учительница.

Поднялся рев, причитания ударили Юрия в грудь… Перед Прокудой первой упала на колени Анна, за ней, не раздумывая, бухнулись Пелагея, Агриппина, Любовь Петровна.

Никому ничего не говоря, что есть духу помчался Прокуда в школу. Ему вслед летел слезный материнский стон:

— Спаси…

Подскочил к двери, рванул ее на себя — она лишь вздрогнула: туго заперта изнутри. Колотил кулаками в доски, орал на безобразников, чтобы немедленно открыли, угрожал, однако «Вавилонова ватага» не обращала на это внимания. Только издалека слышалось звяканье металла.

Бросился к окнам — все, как одно, закрыты. Чертенята! Выбить стекло? Размахнулся кулаком, но в этот миг заметил лестницу у боковой стены здания. «На чердак», — осенила мысль.

Ступая через две перекладины на третью, юркнул в полумрак чердака. Потянул за собой лестницу и тихо опустил ее в отверстие, что вело в коридор.

Ступая на цыпочках, подкрался к детворе, поглядел на них и оторопел на месте: каждый из них оседлал, как коня, снаряд и ковыряется в нем, развинчивает… Снаряды покрыты ржавыми пятнами, облеплены глиной.

Детвора, заслышав шорох шагов, насторожилась, всполошилась:

— Полу-унд-ра-а! — прокатился по классам петушиный голос.

Все бросились врассыпную.

В первую очередь Прокуде удалось поймать самого старшего закоперщика — Димку. Тот громко горланил, визжал, сопротивлялся, сучил ногами, кусался.

— Чего ты вопишь поросенком? Я тебя не трону и пальцем. Мать сама сдерет с тебя шкуру…