Сотвори себя - [49]

Весна выдалась затяжной, холодной. Ни капли дождя. Небо застилала сплошная пыльная мгла.

А неделю спустя над Крутояровкой разбушевался черный ураган. Ветер срывал верхний слой почвы, а с ним и слабые всходы.

В потрепанной тужурке, подняв куцый воротник, в круглом, как блин, берете, съежившись от холода и ветра, в отчаянии от своего бессилия перед обрушившейся на них природной стихией, носился Даруга по полям.

Ветер слепил глаза, толкал в плечи, больно сек песком лицо, сорвал с головы берет (девушка-полька подарила ему этот берет во время побега из Освенцима) и подхватил с собой. Лишь у хаты деда Земельки, стоявшей на краю села, Левко настиг его. Спрятался за боковой стенкой хаты, чтобы перевести дыхание.

Оглянулся вокруг и заметил, как под шелестящими снопами кукурузных стеблей ватага ребят устроила себе шалашик и, прильнув к той же стене, будто грелась у печи.

Ребята так увлеклись разговором, что даже не заметили его. Чтобы их не спугнуть, Даруга слегка отодвинулся, присел на корточки и стал прислушиваться к голосам.

— Вот если бы с неба упала мне прямо в руки паляница…

— Не смей трогать моей буханки! — пронзительно закричал один из мальчуганов и цапнул пятерней соседа за патлы.

Даруга не удержался:

— Эй, вы, драчуны, чего затеяли потасовку?

Детвора испуганно уставилась на Левка. Потом тот, кто полез драться, проворчал:

— Зачем он зарится на мой хлебушек?

— Какой хлебушек? Что за нелепица?

— Скоро с неба упадет, — всерьез всхлипнул мальчик.

Даруга улыбнулся, но сразу же прикусил губу и обеспокоенно спросил мальчугана:

— Что ты сегодня завтракал?

— Похлебку…

— А обедал?

— Похлебку…

— А что на ужин?

— Похлебка…

— А как тебя зовут?

— Похлебка…

Ребятишки громко расхохотались, а у Даруги защемило сердце.

— Чей же ты такой шустрый?

— Ага, не скажу. А вы, дядя, кто?

— Я? Председатель колхоза…

— Нам есть хочется! — все ребята гурьбой бросились к Левку.

— А чего вы собрались у деда Земельки под стрехой? — по-отцовски ласково потрепал он давно не стриженные их чубы.

— На улице холодно, ветрено, а здесь тепло…

Левко приложил руку к стене:

— И правда горячая…

Чудаковатый человек, этот дед Земелька, вывел часть грубы наружу хатенки: люди добрые, грейтесь на здоровье.

— Ну, ребятки милые, пора по домам! Черная вьюга, можно и заблудиться. Матери небось уже с ног сбились, ищут вас. А я с вашего разрешения на часок загляну к деду Земельке.

Не успел Даруга и порог перешагнуть, как увидел в хате Цаберябого.

— Здоров, сосед. Собираюсь к тебе, Иван Яковлевич, с челобитной ехать, а ты тут как тут, — Левко крепко пожал ему руку. — Какими ветрами?

— Черная буря загнала…

— Сознавайся: к щедрому Земельке за советом?

— Допустим, — лукаво заблестели глаза Цаберябого.

Даруга шутя погрозил кулаком Ивану Яковлевичу:

— Хочешь поэксплуатировать наш ум?

— Тебя вокруг пальца не обведешь. Разоблачил меня… — хохотнул тот.

— Левкович, снимай-ка свое верхнее обмундирование и садись за стол. Еда никудышная, а самогоночка-буряковочка первоклассная. Причащайтесь!

— Спасибо, дедуля. Я сначала вымою лицо, руки, а то весь в пыли, как черт…

Умывшись холодной водой, Даруга присел к столу, без приглашения взял кусок ржаного черствого хлеба, ломтик сала.

— Иван Яковлевич, докладывай, зачем прибыл в наши владения?

— Мечу на ваш трактор, — честно признался Цаберябый. — Дедушка Земелька посредник… Я его выспрашиваю, как к тебе подъехать, дабы ты на время уступил мне тягловую силу…

— Ничего у тебя не получится.

— Скряга. Индивидуалист. Не председатель, а заядлый кулак! — Цаберябый загнул на левой руке три пальца.

— Левко Левкович, отведайте…

— Не до выпивки… Дети вот сейчас клянчили у меня, председателя колхоза, поесть, а в общественной кладовой одни мыши попискивают…

— С этим ты собирался ко мне? — озабоченно спросил Цаберябый.

— Да, — понурил голову Даруга.

— Что ж, давай помогать друг другу. Чего нам хитрить? Ты споткнешься — я подхвачу, не дам упасть, а занесет меня на крутом повороте — ты выручишь. А? Присылай завтра подводы за провиантом. Субсидирую до нового урожая муки, проса, бураков, картошки… А ты взамен, хоть изредка, на ночь, давай мне трактор. Согласен?

— Щиро дякую![5] — просветлело лицо у Даруги. — Трактора мне не жаль, лишь бы детвора была накормлена.

— Так. Решили один важный вопрос. Переходим ко второму. Заводишко сооружали-то сообща, а кирпич ты, Левко, один загребаешь. Имей же совесть!

— Дражайший Иван Яковлевич, ты же своих людей на работу не присылаешь. Только мои вкалывают.

— Да, тебя не проведешь!

Решив все вопросы, расходились довольные, каждый к своим насущным проблемам.

К вечеру буря унялась. И Левко заглянул в колхозный сад. Молоденькие деревца, заботливо подрезанные, аккуратно обкопанные, подмазанные белой глиной, походили на детей в белых чулочках. С какой стороны ни взгляни — растут ровными рядами. «Жгурин сад, — с завистью подумал он. И тут сожалея: — А мой выкорчевал…»

— Не як председателю, а председатель собственной персоной ко мне пожаловал…

— Как сад вышел из зимы? — между прочим спросил Даруга.

— Те стволы, что я обвязывал сторновкой и подпоясывал бечевкой, — слава богу… А… — заикнулся сказать: «Те, что Лида, погрызли зайцы».