Сотвори себя - [47]

Теперь чужая… Не жил Жгура, а плыл в неизвестность, где нет ни берега, ни даже кромки причала…

Клял на чем свет стоит Даругу. К нему потянулись люди, как гвозди к магниту. Забыли о нем, Жгуре, остался он в тени, а ведь полсела голосовало за него…

Жгуру поедом ела зависть. Удачливому Даруге и черти деньги куют: трактор как с неба свалился. Подольстился к деду Земельке, и мастер сварганил кирпичный заводишко. Сумел пристегнуть к себе и Цаберябого, брата Марьяны, председателя соседнего колхоза. И, гляди, скоро готовый стройматериал повезут по дворам.

Дьявол, оказался деловым, практичным. А что, если ему да палку в колеса… Нет — целое бревно сунуть, сдержать разгон… А? Он ведь, Григорий, мастак ставить подножку…

Подорвать бы трактор, уничтожить до винтика, до гаечки… Но где возьмешь взрывчатки?

Перед своим двором поднял опущенную голову, глянул на полыхающий закат. И мгновенно родилось решение: «Сжечь!..» Облить железо керосином или бензином, и двигатель, начиненный соляркой, взорвется, как бомба…

Коварный замысел целиком поглотил Григория. Раньше, бывало, хлопоча по хозяйству, мурлыкал песенки, весело говорил сам с собой. Сейчас все это выветрилось из головы.

Толкнул сердито плечом корову, сунул ей всего лишь полведра воды. Она шершавым языком лизнула звонкое дно, просила еще пить, да не захотел возвращаться к колодцу. Бычок остался на ночь голодным. А кабану бросил в корыто всего три початка кукурузы.

Перед глазами полыхал воображаемый огонь.

Шагнул в опустевшую хату: уже пошла вторая неделя, как Лиды нет дома. Отвела Олю к матери, а сама поехала с направлением в Днепровск, в больницу.

По ночам кашляла с надрывом, не в состоянии уснуть. Извелась от переживаний. Не ест, не пьет. Сидит часами, облокотившись о подоконник. Потускнела синева ее глаз, увяла белая роскошь льняных волос — секлись, осыпались они под гребенкой.

Вывела из терпения Григория. Бросил ей с укором:

— Не мучай себя и меня, проваливай к Даруге!

— Не стой над моей душой, иди занимайся своим делом.

И снова умолкали на долгое время. Жили как немые. Жили как слепые. Жили как глухие.

Григорий чувствовал себя нравственно разбитым. Ложился спать, не мог сомкнуть веки, шел в сад на работу, не видел перед собой дороги, садился есть, кусок не лез в глотку. Крошил хлеб, нарезал ножиком сало, складывал вкусное угощение себе в ладонь и протягивал в сторону. Закрыв глаза, выжидал. Птички настороженно порхали, опасливо садились на руку, царапая лапками, жадно хватали еду и улетали. Сад стал для него пристанищем, где хоть ненадолго можно отдохнуть душой и телом.

Вздумалось Григорию навестить больную Лиду. Какая ни на есть, а все-таки жена. Приготовил на сале картофельные дранцы, сбил сливочного масла, надергал зеленого лука в собственном парничке, замаскированном в колхозном саду у старых абрикос. Прихватил несколько яблоневых веточек: Лида всегда любила терпкий задах прутиков, целовала упругие почки, что зелеными клювиками тянулись к солнцу.

Медсестра проводила Григория в палату. Мельком взглянул на койки, а Лиды не заприметил. Ходил, искал…

— Дожился мужик, не может собственную жену узнать, — больная показала рукой на койку в самом дальнем углу.

Сокрушенно подумал: «А действительно…» Подошел ближе, уставился в смертельно бледную женщину: Лидусенька? Неужели она? Очи — два глубоких колодца без синевы… Запавшие щеки. Заострившийся нос, как у мертвеца. Взгляд ее блуждал где-то далеко-далеко. Не то не хотела замечать его, не то просто не обратила на него внимания?

Сердце резко сжалось от боли… Упал перед Лидой на колени:

— Здравствуй, моя…

Посмотрела на него чужими, холодными глазами и еле заметно пошевелила бескровными губами.

— Я тебе, Лидусь, принес вкусненького, — положил перед ней на тумбочку белый узелок. — А это, — показал ей на пучок веточек с почками, — Левко попросил меня передать тебе…

Лида вздрогнула и, светлея лицом, чуть приподнялась на локте и тут же бессильно упала на подушку, закашлялась.

— Повтори, что ты сказал?

— Даруга передал, чтобы ты быстрее выздоравливала, — вымолвил он святую неправду, только бы уберечь ее от смерти. Он готов был нынче на все, только бы она выжила… Знал: без нее он осиротеет, пропадет.

Поверила или не поверила Лида в выдумку мужа, однако судорожно дрожащими руками схватила холодные влажные прутики, воткнула в них восковой нос и вдохнула раз, другой, третий…

— Спасибо, Гриша. Наконец ты меня понял…

— Что врачи говорят? — Григорий сухими ладонями неуклюже вытер на своих щеках слезы.

— Пожимают плечами — и только…

— Какие порошки нужны?

— Нет целебных от моей болезни…

— Прошу, дай мне рецепт!

Долго молчала Лида, а затем тихо обронила:

— От любви лекарств не бывает…

— Лидуся, я тебя спасу. Только скажи, только прикажи, что сделать…

И она отважилась попросить его:

— Скажи Левку, пусть навестит. Хочу увидеть его перед смертью…

— Непременно скажу. Даруга спрашивал, в какой больнице ты лежишь, — вил дальше Жгура веревочку неправды.

— Гриша… Сколько я тебе горя причинила! Прости меня, непутевую…

— Выздоравливай, родная. — Взял ее слабую руку и поцеловал прощально. Постиг сердцем: эта женщина уже не принадлежит ему. Окончательно убедился, сгоряча пообещав прислать к ней Левка. Сломила-таки, каналья, его, несгибаемого Жгуру.