Сотвори себя - [51]

— Отдай мне письма, а нет — загудишь в овраг…

— Это я тебя туда пошлю за спичками, — Левко Левкович изловчился, вывернулся и в свою очередь прижал к земле Жгуру.

Они катались клубком, все ближе и ближе подвигаясь к оврагу…

И вот уже оба юркнули вниз. Ударились о что-то твердое. Их падение задержал старый огромный пень: сломанное бурей дерево давно истлело, а он торчал на крутом склоне… От удара Жгуру сильно тряхнуло. А Даруга как ни в чем не бывало выкарабкался на пенек и сел на него верхом, словно на коня, чтобы не сорваться вниз.

Потом по-пластунски, как учили когда-то в школе, полз по склону от куста терна к кусту боярышника, хватаясь руками за ветки, взбирался наверх…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Сегодня Левко вернулся с работы домой раньше обычного — еще и солнце не успело спрятаться за гору Калитву. Изнуренный, издерганный до предела: не было помещения под детский садик, горючего для трактора осталось на дне бочки, завалил дворы кирпичом, а древесины на стропила, на обрешетины ни за какие деньги нельзя достать…

Снял тужурку, рубашку, вытащил из колодца ведро холодной воды и начал умываться. Вытерся жестким полотенцем. Взбодрился. И вместо отдыха, как обычно, принялся за резьбу. Еще нечетко, но уже начали проглядывать черты лобастого мыслителя — математика Скорохода.

Второй месяц, прихватывая время у сна, с упоением отдавался Даруга своему любимому занятию. Поначалу злился, кипятился, ругал себя — ничего не получалось: хоть песни пой, хоть волком вой… Примитивный инструмент не поддавался воле рук. Клял свою бездарность. Пытался передать резкими, бросающимися в глаза штрихами внутренний мир своего учителя, а получалась плоская застывшая фигура.

Левко присел на корточки и острым лезвием стамески начал подправлять пальцы левой руки и в эту минуту почувствовал: кто-то подошел и встал за его спиной. Обернулся — Жгура…

— Как здоровье, Григорий Авксентьевич? — вполне серьезно спросил Даруга.

— Черти не хватили в пропасти… Как видишь, выкарабкался. Ты мне нужен позарез.

— Чем могу услужить, землячок?

— Лида очень плоха.

— Что с ней? — рука его дрогнула, и стамеска полетела на землю.

— Навести Лиду, она тебя очень ждет. Призналась мне откровенно: «Перед смертью хочу Левка увидеть…» Господом богом прошу: помоги ей подняться. Потом, когда она выздоровеет и вы с ней вздумаете начать новую семейную жизнь, мешать вам не стану. Клянусь. Из-за любви к ней клянусь. Ты единственный человек, который может помочь горю… Не теряй ни минуты, собирайся в дорогу. — Жгура искренне плакал.

— Что ты, что ты! Завтра же, да, завтра же полечу в город, как раз и Галинка вроде бы собиралась в Днепровск по делам, вот вместе и завалимся к Лиде в больницу.

На следующий день, когда вдвоем тряслись в кузове попутной машины, Галина подколола Левка:

— Сколько раз я звала тебя к Лиде, все откладывал. А Жгуриной просьбе внял.

— Да, получается по-дурацки… Но ведь у Лиды какой-то надлом. Тут уж не до амбиций. Мы и с Григорием вчера дрались, а сегодня — на мирную.

— Не будь трусом, забери к себе домой Лиду — и вся недолга. Я же знаю, она пойдет за тобой в огонь и в воду.

— Григорий и сам что-то предлагал в этом роде.

— Брешет он! Жгура, да будет тебе известно, скорее умрет, нежели уступит кому-то, тем более тебе, свою жену.

— Сложная ситуация… Ребенок…

— Левко, как бы там ни было, но Лиду ты должен успокоить. Размазня! Пентюх! — Галина отвернулась от Даруги.

…К полудню добрались они до больницы. Прошли широко распахнутые ворота, направились к уцелевшим строениям в глубине большого сквера.

И вдруг им навстречу из зарослей вынырнула Лида. Она была в старом синем школьном платьице, точно десятиклассница. Каждый день вот так же, как и сегодня, высматривала, ждала, не идет ли Левко…

— Ой, Лида! Принимай гостей! — весело застрекотала Галя.

Даруга остановился в двух шагах от них и молча смотрел на Лиду. Она непохожа была на ту, школьную… Худая, бледнолицая, с косами, уложенными венком на голове.

Лида украдкой поглядывала на Левка. Возмужавшее смуглое лицо, смолистые курчавые волосы, в которых уже запутались белые паутины седины. Губы обветрились. Глаза черные, печальные…

— Лидуша, живи сто лет! — Даруга невольно повторил давнишнее школьное приветствие.

— И ты живи сто лет! — протянула она ему свои тонкие беспомощные руки. — Сможешь — прости, Левко… А если не сможешь — тоже прости меня, неразумную… И не надо мне больше ничего от тебя, — всхлипнула она.

— А красоты твоей и годы не тронули.

— Где уж там… От меня тень одна лишь осталась.

Присели на лавочку, примостившуюся у акаций.

— Лида, ты мне так четко запомнилась в этом единственном платьице! Однажды ты была в нем, и тебе неудержимо хотелось петь и плясать. А у колодца Павла Крихты всегда стоял огромный шаплык с водой. Я и подумал, что на его широком днище как раз удобно отплясывать. Я выносил ведрами всю воду на капусту и с горы покатил его в долину. Перевернул вверх дном, и ты, обалдевшая от радости, вскочила на него. Как ты лихо выбивала мелкую дробь каблучками! В тот вечер, помню, сколько песен перепела! Собрались девчата, хлопцы. А я, желторотый поэт, первый раз в жизни во всеуслышание читал какие-то свои беспомощные стихи в твою честь.