Сотвори себя - [104]

— Твоя мама, Женя, мудрая женщина! — Рыжеволосый Ковшов склонил голову над букетом, жадно вдыхая дурманящий запах.

— Мы не заслуживаем этой красоты… Растяпы! Разини!

— Ты, Иван, прав. Проворонили, потеряли письмо. Ценнейший документ!.. — Канцюка тонко вымещал злобу на недругах.

— Какое письмо? — Женя непонимающе посмотрела на Петра.

Раздраженный, раздосадованный, в сильном нервном потрясении, Крица, насупив тугие брови, угрюмо ходил из угла в угол по комнате. Не хотелось и рта открывать. Но Женя ждала ответа на свой вопрос.

— Берлинское… — обронил он единственное слово.

— Как? Да что вы… Петя! У нас же сегодня… Мы ведь договорились на диспуте зачитать вслух письмо, — чистую голубизну глаз затянула пелена слез.

Крица беспомощно развел руками:

— Женя, не обижайся. Выслушай. Нелепейшая ситуация! Вчера на перемене я ознакомил с письмом всех ребят из нашей группы. Они с невероятным увлечением слушали… Ты бы видела! Говорили, что это письмо действительно написано рукой немецкого коммуниста. Я даже подпрыгнул от радости, что нашел единомышленников. А тут звонок, суматоха, давка в коридоре. Помню, я побежал на свое место и сунул письмо в книжку. После лекций вернулся в общежитие, принялся его разыскивать — нет. Хоть убей, не знаю, куда оно девалось! Вверх дном перевернули комнату, каждую книжку постранично просмотрели. Сегодня переспросил каждого в группе: может, разыграли злую шутку?.. Нет! Никто ничего не знает, не ведает. Женя, извини за… халатность… — Петр умоляюще смотрел на девушку.

Все долго молчали, как на похоронах.

Нарушил тишину Иван:

— Эх вы, рыцари… без страха и упрека! Уже и руки опустили. Да мы же знаем это письмо наизусть. Нас, хлопцев, четверо. Две девушки, Женя и Люда. Шесть человек собственными глазами видели письмо из Берлина. Придет на подмогу весь наш курс. Ну и в придачу — Люся Капустина, секретарь деканата. Она же сама тебе, Петр, вручила письмо, — быстро жестикулировал руками Тополенко.

— Абсолютно правильно. Гениальный выход найден! — воскликнул Ковшов.

— Отстаивать честь мертвых очень сложно… Нужны убедительные документы, — сказала Женя с сокрушенным видом.

— Студенты и на слово поверят, — возразил Канцюка.

Крица виновато подошел к Жене, взял огорченную девушку за руку:

— Уж если мы начали ворошить прошлое, докопаемся до истины… Чего бы это нам ни стоило! — его слова звучали как клятва.

— Тогда собирайтесь, а то опоздаем. Я побегу за Людой, а вы нас ожидайте в скверике, — подняла на Петра чуть посветлевшие глаза.

Диспут начался вяло и скучно. Ораторы с заранее заготовленными шпаргалками ратовали за стопроцентную успеваемость, развивали похожие друг на друга мысли о высоком долге будущих врачей.

Студенты ожидали от вечера явно чего-то большего, а тут была та же надоевшая казенщина. В недоумении посматривали друг на друга: вот это и все?

Неразлучная троица сидела на самой галерке. Рядом с ними — Женя с Людой, а за спиной девушек забился в самый угол Костя.

Крица внимательно слушал выступления и наконец почувствовал, что настал момент, который он так долго ожидал.

— Разрешите! — сорвался он с места.

Женя успела сжать его руку и шепнула вдогонку:

— Ни пуха ни пера…

Не ожидая одобрительного кивка секретаря институтского комитета комсомола Вадима Винницкого, ведущего нынешний вечер, Крица устремился на средину зала. Высокий, плечистый, шагал твердо и решительно. Зал приглушенно шумел. На Крицу, как и на его предшественников, смотрели с недоверием.

Петр остановился, ожидая тишины. Все придирчиво рассматривали его. Взволнованное лицо, блестевшие от душевного напряжения глаза приковывали внимание собравшихся. И зал постепенно затих.

— Давай квинтэссенцию! — раздался чей-то пронзительный возглас.

— Согласен! Вот она, квинтэссенция: кто из вас слышал о выдающемся ученом-химике Молодане Богдане Тимофеевиче? До войны он работал в нашем институте.

— Что за чепуха?

— К чему этот провокационный вопрос?

— В огороде бузина…

— Не морочь голову, парень, этим предателем. Знаем!..

Реплики сыпались, как созревшие плоды с дерева.

— Да, изменник родины заслуживает страшной кары — вечного забвения… В таком случае приговор не подлежит обжалованию. Я же хочу заступиться за оклеветанного человека… Молодана хорошо знают, склоняют перед его памятью головы в Германской Демократической Республике. А мы у себя дома затоптали, оплевали его…

— Петя, извини, пожалуйста, извини, — Вадим Винницкий судорожно прервал выступление Крицы: — Понимаешь, мы не планировали так широко ставить вопрос. Мы отвечаем за все только в рамках института… У нас много своих, студенческих проблем. Вот об этом и давай… А с профессором, я думаю, без нас разберутся.

Зал притих, присмирел. Воцарилась, как перед грозой, мертвая тишина.

И неожиданно зазвучали голоса:

— Чего там, пусть говорит!

— Не закрывайте рот!

— Известно, к чему ведет. Хочет, чтобы мы и за предателей отвечали. Этого еще нам не хватало! — бросил в Петра слова-камни краснощекий юнец, сидевший в третьем ряду.

Крица сохранял спокойствие, хотя это стоило ему больших усилий, потом сделал паузу и продолжал:

— Профессора окрестили предателем… Проще простого на судьбе человека поставить черную печать забвения.