Сказка без чудес - [55]

— Вот, мохер, между прочим, стопроцентный. Никакой синтетики! — хвастливо подчеркнула она, протягивая клубок Глебу Сергеевичу.

Тот осторожно принял его в руки, с недоумением ощупал, осмотрел. И впрямь шерсть, толстая нить, из какой носки да свитера вяжут, в плотный клубочек свёрнутая.

— И… что с ним делать? — не мог взять в толк отставной чиновник.

— А вот что! — забрав у гостя клубок, старуха немедленно запулила его через порог избы.

Красный клубочек запрыгал приметно среди зелёной травы, а потом непостижимым образом свернул вдруг на видимую явственно, несмотря на накатившийся сумрак, тропку, и покатился по ней неспешно. Игнорируя инерцию и земное притяжение, шерстяной колобок, вопреки законам природы, переваливался старательно через торчащие из-под земли корни деревьев и ломаные упавшие ветки, и катил куда-то целеустремлённо в лесную чащу.

— Давай-давай, поспешай, — подбодрила Дымокурова старуха, подталкивая его к порогу избушки. — Это навигатор, по-вашему. Аккурат до порога усадьбы тебя доведёт!

Подчиняясь напору и безумной убеждённости бабки, ругая себя мысленно за бесхребетность и глупость, Глеб Сергеевич сполз по лесенке на стылую от вечерней росы землю. И, подрагивая от промозглой сырости, припустился вслед за дурацким клубком, который катился сам по себе, как ни в чём не бывало, по лесной тропинке.

Дыша хрипло и едва поспешая за таинственным колобком, ловко преодолевающим неровности почвы, огибавшим кусты и стволы деревьев, Дымокуров, оправдывая своё безрассудство, успокаивался мыслью о том, что этот комок шерсти, возможно, и впрямь навигатор какой-то новой, неизвестной ему модели. Японского или, к примеру, китайского производства.

И где-то в шерстистом нутре его спрятан хитроумный, радиоуправляемый со спутника механизм с моторчиком, движимый энергией электрических батареек…

20

— Э-э… любезный! Вы живы? Что это с вами? Очнитесь!

Сбруев слышал эти вопросы, подкреплённые лёгким похлопыванием его по щекам, но не мог прийти в себя от пережитого ужаса. Впрочем, голос явно не принадлежал воскресшей непостижимым образом жуткой старухе.

Неудавшийся поэт осторожно приоткрыл один глаз. И тут же опять крепко зажмурился.

Человек, склонившийся над ним, обладал внешностью не менее таинственной, устрашающей, чем ходящая по кладбищу среди бела дня покойница.

Ферапонта тормошил, присев возле него на корточки, некто в чёрном. В широкополой пасторской шляпе, с бескровно-белым лицом, на котором выделялась ярко полоска рта с кроваво-красными, сочными, будто перезрелая клубника, губами. Взор незнакомца надёжно скрывали зеркальные, отражающие лишь окружающее пространство, очки. А касался лица Сбруева он рукою, затянутой, несмотря на летнюю жару, в чёрную лайковую перчатку.

На мгновение поэт предположил, что он умер, и пребывает в аду, однако тут же отбросил эту суеверную мысль. Ибо не может в преисподней так ярко, до рези в глазах, полыхать предзакатное солнце. Да и человек в чёрном обращался к нему вполне по-земному, строго, будто полицейский пьяного гражданина будил:

— И чего это вы здесь разлеглись? Подъём! Вы что, выпили лишнего? На кладбище живым спать не положено!

Командирский голос подействовал, и Сбруев, открыв глаза, принялся подниматься, кряхтя и ощупывая здоровенную шишку на темени. Не привиделась явно старуха-то!

— Я… мнэ-э… на меня напали! — нашёлся он, постанывая от жалости к себе, старому, больному, увечному…

— Кто? — живо заинтересовался незнакомец.

Он выпрямился во весь рост, отступил на шаг, и не принимал в процессе подъёма литературного мэтра с колен никакого участия. А смотрел на него с высоты своего роста пустыми зеркальными глазницами отстранённо, будто исследователь, блошку под микроскопом изучающий.

— Да старуха, с клюкой… — плаксиво сообщил Ферапонт, и, понимая, насколько нелепо звучит его объяснение, добавил всё-таки. — Вот эта, которая здесь похоронена…

К его удивлению, незнакомец не отмахнулся, не посмеялся над откровениями неудавшегося поэта, а принялся уточнять:

— Вот эта, — указал он затянутым в перчатку пальцем на могильный холмик. — Василиса Митрофановна Мудрова?

— Она самая, — буркнул окончательно пришедший в себя и налившийся уже привычной злобой в отношении окружающих по самые уши Сбруев. — Выскочила неизвестно откуда, и ка-ак даст мне клюкой по башке! С набалдашником! С-сука!

При этом поэт украдкой глянул на свои мокрые штаны с расстёгнутой ширинкой, и попытался прикрыть беспорядок в личном туалете полой пиджака.

Однако человек в чёрном, не замечая телодвижений оконфуженного писателя, созерцал ещё какое-то время украшенную свежими венками могилу, и бормоча:

— Покойница… Клюкой… Что ж, на Василису Митрофановну это похоже. С неё станется. Да только мёртвые из могил не встают, и клюшками не дерутся… — А потом, оборотив свой взор на пострадавшего литератора, сказал утверждающе: — Вы ведь Ферапонт Сбруев? Известный писатель?

— Н-ну… да! Собственной персоной, как говорится, — склонил голову, представляясь, неудавшийся поэт.

Одномоментно соображая про себя судорожно, что это за хрен в чёрных вычурных одеяниях, и что ему здесь, на кладбище, нужно.