Русская - [1088]

Ангелина все-таки приходит первой, опередив сестру на полсекунды. Ксай утешает Софину, что последний-то все равно он — черепашка. Малышки смеются, ласково гладя папины щеки. Говорят, очень хорошая черепашка.

Эдвард чистит зубы вместе с детьми, снова показывая им, как правильно это делать, и подавая пример собственными движениями. Получившийся у каждой результат лично проверяет.

— Умницы, девчонки!

Из-за спины меня вдруг обнимают — мягкие ладошки Дамирки смыкаются на поясе.

Колокольчик, уже с уставшими глазами, стоит в коридоре, прижимаясь ко мне. Волосы его почти высохли после ванной, но кончики прядей челки еще влажноваты.

— Уже переоделся, родной? — я глажу его спину, не разрывая объятий. — Как раз вовремя, папа будет читать сказку.

— Люблю сказки…

— Поэтому нам важно ничего не пропустить, — я протягиваю сыну руку, кивая на комнату, — пойдем слушать, солнышко.

Дамир не намерен отказываться.

Эдвард, чьи ладони оккупированы ладошками девчонок, возвращается в детскую. Ласково улыбается сыну.

— С легким паром, мой котенок.

— Ты обещал почитать сказку, папа, — сонно напоминает Дамирка, — да?..

Ксай оглядывается на кроватки близняшек, устроенные достаточно близко друг к другу, но все же слишком узкие. Глядит и на разобранную софу, заложенную игрушками. Аметисты присматриваются ко мне. Я незаметно киваю.

— Тут мы все не поместимся, а вот у нас на кровати — вполне. Как насчет поспать с нами, дети?

Победное ликование всех наших крошек ощутимо кожей. Ксай не так часто дает малышам подобные вольности, уверенный, что у себя им будет и удобнее, и проще, но порой, все же, мы нарушаем правила. Да и ночь сегодня рождественская, особенная во всех планах.

В нашей греческой спальне мало что изменилось за прошедшее время, разве что теперь мне полюбилось белое постельное белье, а на стенах, помимо «Афинской школы», появилось несколько акварельных портретов наших детей. Мы вернулись из России на православное Рождество с запасом вдохновения — его воплощение теперь то и дело украшает дом.

Дети забираются на широкую кровать первыми. Я и Эдвард устраиваемся возле них, довольствуясь небольшой площадью, только это совсем не смущает. София-Дарина у моего бока, Дамирка — посредине, а Ангелина прижимается к папе. Он уже открывает увлекательную русскую книжку — «Приключения Хомы», чьи герои малышкам и Дамиру по нраву — и начинает читать.

Наш Колокольчик слушает внимательнее всех. И с папой, и со мной, он с самого начала влился в традицию рассказов и сказок перед сном, теперь это особый ритуал семейной близости, ощущение любви и поддержки.

…Эдвард рассказывал ему что-то часами.

Дамир засыпал, просыпался, прижимался к отцу сильнее и просил не молчать… когда папа молчал, ему снились плохие сны и виделись неприятные вещи. А еще некуда было спрятаться от жара — он охватывал плотным кольцом и долго, очень долго, не отпускал. Дамир впервые болел дома — и, похоже, так сильно лихорадил тоже впервые. Температура не сбивалась долго, угнетающе держась на тридцати девяти, и для нас, и для малыша став настоящим испытанием. Близнецы еще были на грудном вскармливании, когда Дамир заболел, потому при всем желании постоянно находиться рядом с ним у меня не получалось.

Колокольчик, впрочем, не всегда и замечал — Эдвард взял на себя роль того, кто не отходил от него в любое время суток и, само собой, справлялся прекрасно, не глядя на выедающее душу волнение. Он потерял мать, сгоревшую заживо в собственном теле, еще во время своей краткой болезни мне было дано увидеть, насколько ему страшно наблюдать жар у родного человека.

Эдвард исправно следил за приемом лекарств Дамиркой, менял холодные компрессы на его лбу, дважды сам обтирал его и уговаривал, с попеременным успехом, постоянно пить и хоть иногда, но кушать. В первую болезнь Дамира гораздо больше для него сделал Ксай, чем я — не без потерь, пусть и легких, в нервных клетках, конечно. Хорошо, что малышки пока так сильно не болели…

— Бельчонок, — едва слышным шепотом окликает меня Алексайо.

В теплой греческой ночи слышно тихое сопение уже уснувших детей. Сегодня нам понадобилось чуть больше, чем половина сказки, сказалась, наверняка, долгая семейная прогулка у моря — мороженое дедушки Заруса прилагалось, конечно же.

Мы с Эдвардом с осторожностью покидаем собственную постель, не забыв накинуть на малышей тонкое покрывало. Девочки, теперь расположившиеся по обе стороны от Дамирки, неосознанно льнут к нему. Колокольчик не против, Элли даже обнимает. Маслинка охраняет детский сон, отдыхая на диванной подушечке в изножье.

— Это идиллия, — прикрывая дверь комнаты, говорю я. Не могу налюбоваться на нашу троицу.

Эдвард, разминая плечи, само собой, соглашается.

— У нас с тобой прямо-таки тройное счастье.

Краешком губ, дабы ненароком себя не выдать, я улыбаюсь. Обнимаю мужа, приподнявшись на цыпочках и поцеловав его щеку.

— Попьем чая?

— Зеленого, — дополняет Уникальный. И, протянув мне руку, разворачивает нас к лестнице на первый этаж.

На кухне очень уютно, голубой цвет и остужает, и сохраняет тепло воздуха, солоноватый привкус которого доносится из раскрытого окна. В прозрачном заварнике с толстыми стенками расцветает вязанный китайский чай, что Эдвард привез из своей бизнес-поездки. Он ставит его на стол вместе с кружками, а я подвигаю поближе к нам самодельную зеленую елочку, что девочки делали из папье-маше в детском центре.