Российский фактор правового развития Средней Азии, 1717–1917. Юридические аспекты фронтирной модернизации - [79]

3 апреля в Санкт-Петербурге состоялось еще одно особое совещание, на котором было принято решение: чеканку таньги в Бухаре, наконец, прекратить, а всю наличную монету выкупить по цене 15 коп. за 1 таньгу. 16 апреля 1900 г. это решение было утверждено императором Николаем II [Тухтаметов, 1966, с. 59]. Оставалось самое сложное: убедить эмира принять и реализовать это решение.

В начале апреля 1901 г. высокопоставленный чиновник Министерства финансов А. И. Вышнеградский[86] прибыл в Кермине (постоянную резиденцию эмира Абдул-Ахада, не любившего бывать в собственной столице Бухаре) и вручил ему проект соглашения об установлении постоянного курса таньги. Поскольку проект предусматривал прекращение чеканки монеты, во время официального приема эмир ответил Вышнеградскому, что чеканка монеты от собственного имени, как и упоминание имени эмира в пятничной молитве — это неотъемлемый символ его власти, и если он лишится этого права, он перестанет быть правителем в глазах собственных подданных. Однако после официального приема эмир приватно встретился с императорским политическим агентом в Бухаре, В. И. Игнатьевым, и именно во время этой встречи был достигнут компромисс, позволивший выполнить условия российского Минфина и сохранить лицо эмиру в глазах его подданных [Покровский, 1928, с. 40–41; Becker, 2004, p. 127].

23 апреля 1901 г. был дан официальный ответ политическому агенту Игнатьеву и камер-юнкеру Вышнеградскому на озвученные ими предложения министерства финансов. Эмир принимал следующие условия «ради блага бухарских купцов и интересов русско-бухарской торговли»:

1. Передать имеющуюся в казне таньгу в количестве 20 млн монет Госбанку по цене 15 коп. за «кружок». Кроме того, он обязывался передавать по той же цене через посредство Императорского русского политического агентства в Госбанк также и еще 25 млн монет, которые с разрешения российских властей ему позволено будет отчеканить в ближайшее время. По-видимому, это и был тот самый компромисс, который позволял соблюсти условия Минфина, но остаться в глазах бухарцев монархом со всеми прерогативами, в том числе и правом чеканки монеты.

2. Передавать в Госбанк всю таньгу, которая в дальнейшем поступит в казну в качестве доходов монарха, по той же цене — 15 коп. за «кружок».

3. Принимать уплату податей, налогов и сборов не только таньгой, но и русскими деньгами по установленному фиксированному курсу.

4. Производить уплату жалования войскам наравне с таньгой и русскими деньгами по тому же курсу, «но не прибегая при этом к принуждению».

Также эмир подтверждал запрет чеканки таньги в эмирате частными лицами. Наконец, в случае нехватки таньги он обязывался чеканить ее на своем монетном дворе из российского серебра, при этом ему должны быть возмещены расходы на саму чеканку ([Жуковский, 1915, с. 197–198; Туркестан, 2016, с. 75]; см. также: [Маджи, 1962, с. 47]).

Примечательно, что подписано послание было главным зякетчи (т. е. фактически министром финансов Бухарского эмирата) Астанакулом-кушбеги, который от имени своего повелителя выражал согласие на предложенные условия. Тем самым были соблюдены формальности международно-правового характера: поскольку к эмиру обращался не российский император и не туркестанский генерал-губернатор, а министр финансов, ответ также был дан от равнозначного ему бухарского чиновника.

Таким образом, и в Хиве, и в Бухаре в начале XX в. была произведена фиксация курса таньги, ставшая, таким образом, первым шагом на пути к «монетному объединению» трех государств. После включения Бухарского эмирата и Хивинского ханства в таможенную черту Российской империи в 1895 г., т. е. упразднения таможен и таможенных сборов между ними, этот шаг выглядел вполне закономерным этапом в дальнейшей экономической интеграции. Однако насколько же эффективным оказались принятые меры?

Во-первых, так и не была достигнута конечная цель — полное изъятие таньги из обращения и повсеместное распространение в Бухарском эмирате и Хивинском ханстве российского рубля. Прежде всего, соглашения с протекторатами не предусматривали никакой процедуры контроля выполнения эмиром и ханом условий соглашений. Вероятно и сами финансовые чиновники ханств, скорее всего, не имели представления о том, сколько серебряных монет находится в обращении в их государствах. Наконец, если бухарские и хивинские торговцы или менялы с доверием принимали русское серебро, то простые ремесленники и крестьяне относились к нему с подозрением (не говоря уже о бумажных кредитных банковских билетах). Поэтому даже российские предприниматели, скупая хлопок, шерсть, мерлушки и проч., предпочитали пользоваться таньгой, чтобы проще взаимодействовать с местными продавцами [Логофет, 1911б, с. 72]. Более того, чтобы не допускать повышения обменного курса таньги, банковские учреждения в Амударьинском военном отделе без согласования с руководством Госбанка периодически «вбрасывали» на рынок хранившиеся у них запасы таньги [Садыков, 1965, с. 129–130].

Во-вторых, формально отказавшись от права чеканки монеты эмир Абдул-Ахад и хан Мухаммад-Рахим II рассматривали это свое решение как вынужденное и временное и не теряли надежды на то, что оно рано или поздно будет восстановлено. Бухарский эмир, который, как уже отмечалось выше, привык к различным «исключениям» в его пользу из решений российских властей, действовал в этом направлении особенно активно, прибегая к посредничеству даже таких российских государственных деятелей, которые, казалось бы, совершенно не имели никакого отношения к финансово-правовой политике.