Российский фактор правового развития Средней Азии, 1717–1917. Юридические аспекты фронтирной модернизации - [78]
С. Ю. Витте попытался исправить ситуацию два года спустя: 24 марта 1897 г. он предложил управляющему Госбанком России Э. Д. Плеске разработать правила определения курса таньги для приема российскими банковскими структурами. Однако руководство Госбанка не сумело предложить ничего эффективного, поскольку курс таньги продолжал сильно колебаться, а сам банк, стремясь не упустить свою прибыль, по-прежнему склонялся к занижению курса по сравнению с рыночным [Ю. О. Я., 1908, с. 124].
Отметим, что не только Минфин с 1895 г. стал вмешиваться в сферу деятельности других министерств в отношениях с Бухарой и Хивой: иногда имела место и обратная ситуация. Например, в 1897 г. начальник Амударьинского военного отдела полковник А. С. Галкин предлагал комплекс мероприятий по «монетному объединению» Хивы с Россией, рекомендуя установить постоянный курс таньги от 14,3 до 14,8 коп., учредить новые кассовые отделения в Чимбае и самой Хиве, а также обеспечить учреждения Госбанка в ханстве и Амударьинском отделе необходимым количеством русской серебряной монеты для обмена [Там же, с. 127]. А в 1898 г. туркестанский генерал-губернатор С. М. Духовской предложил свой вариант решения проблемы с курсом бухарской таньги: заменить ее билоном — особой монетой, на одной стороне которой будет чеканка на бухарском (персидском) языке, на другой — на русском с указанием достоинства монеты — 20 коп.; эти монеты должны были приниматься во всех российских кассовых учреждениях как и русские двугривенные. Однако Минфин встретил эти предложения негативно, особенно последнее: во-первых, оно не решало проблему с огромным количеством таньги в ханствах и все еще некоторым на территории Туркестана; во-вторых, чеканка подобной монеты могла подорвать престиж Российской империи в Бухаре — ведь чеканка на одной монете и русских, и бухарских государственных символов означала бы равенство этих государств в глазах пользующихся монетами, тогда как Россия фактически являлась сюзереном Бухары ([Губаревич-Радобыльский, 1905, с. 155–156]; см. также: [Покровский 1928, с. 38–39; Becker, 2004, p. 125–126])!
Тем не менее появление подобных предложений убедило Минфин, что далее оттягивать с решением в отношении таньги невозможно. 21 апреля 1898 г. в Санкт-Петербурге состоялось особое совещание представителей Министерства финансов, Государственного банка, Министерства иностранных дел и Военного министерства, принявшее решение в отношении хивинской таньги. В соответствии с ним банковским структурам Амударьинского отдела было предписано принимать таньгу по 14 коп., а хану предложить объявить своим подданным о том, что таньга будет стоить 14 коп., и русские монеты будут обращаться в ханстве столь же свободно, что и хивинские [Садыков, 1965, с. 128]. Как видим, в данном случае Министерство финансов действовало более опосредованно: с одной стороны, принимало решение с учетом мнения других ведомств, традиционно взаимодействовавших с Хивинским ханством; с другой — намеревалось повысить эффективность предлагаемых мер за счет того, что в Хиве их озвучить (и, следовательно, контролировать исполнение) будет сам хан. Годом позже, с апреля 1899 г., хану вновь было официально запрещено чеканить таньгу, правда — при сохранении за ним права чеканки медных пулов без ограничения. Таким образом, потеряв доход от чеканки серебряных монет (составлявший 14–15 тыс. руб. в год), он все же выиграл: на чеканке монет из каждого пуда меди он получал в качестве сбора сумму равную стоимости этих монет [Там же, с. 131].
В 1899 г. произошло довольно необычное событие: бухарское отделение Госбанка самостоятельно решило принимать таньгу по цене 15 коп. за один «кружок» [Логофет, 1911б, с. 71; Ю. О. Я., 1908, с. 124][85]. И самое удивительное, что Госбанк и Минфин вскоре согласились с этим решением и, более того, на его основе разработали, наконец, проект по фиксации курса бухарской таньги.
