Рассказы и эссе - [52]

Жизнь ее была полна воспоминаний об отце и воспоминаний о том, что и когда вспоминалось. Старушка совсем не знала матери и не думала о ней. И отца помнила как сон. Она помнила: он был красив. Помнила, или помнила по рассказам? Но как он выглядел?.. Как он выглядел — этого она не знала. Единственный его портрет попал к ней недавно: сотрудники музея, который находился по соседству, нашли фотографию и дали ей копию. Там ее отец стоит в группе своих сородичей князей Чачба-Шервашидзе. Но, как нарочно, то место, где приходилось его лицо, было отщиплено, и как она ни старалась, как не увеличивала снимок, не смогла выявить лицо отца. Все же она увеличила снимок и вывесила на стене. Над граммофоном. Заснет и во сне видит незнакомого отца. Меняясь с годами, все прекраснее виделся ей его лик — и в ее юности он был прекрасен, но был как в тумане, зыбкий был и призрачный; теперь он стал яснее и жизнеподобнее.

Заполняя этим свое одиночество, старушка творила в мыслях образ отца, которого никогда не видела.

Вот приближался отец, зажав между большим и указательным пальцем костяной набалдашник трости. Приближался особенной походкой, словно шагая по строке. Улыбаясь заграничной улыбкой.

Приближался, чудно улыбаясь. А отец ли был он? Старушка замирала от радости и целомудренного волнения.

Тимофеевна принесла лекарств и ушла, обещавшись забежать назавтра утром. А старушке становилось все хуже. Собачка вздрогнула, когда она приглушенно застонала. Сутки уже, как собачка не ела, не пила и не гуляла. Ко всему прочему ее чуть не хватил сердечный приступ, ведь это была слабонервная собачка, и без того дрожавшая от лишнего движения.

Жужу решилась пойти за Тимофеевной; она помнила, где та живет. Дойти до нее и, кружа вокруг нее, дать ей почувствовать, что старушка в опасности, и привести ее сюда. Но она оказалась запертой в комнате, дверей ей было не одолеть, а старушка уже не вставала. Собачка заметалась по комнате, пока не заметила, что окно на улицу приоткрыто. И Жужу решилась. Осторожно, чтобы не задеть стоящий рядом граммофон, она забралась на кресло. Через минуту она уже была на спинке кресла. Никогда бы прежде у нее не хватило духу на такое, но сейчас у нее не было другого выхода: вцепившись когтями в занавес, она раскачалась и прыгнула. И вот она добралась до подоконника, но тут увидела знакомую стену и асфальт тротуара, до которого было довольно высоко. Сердце у Жужу замерло: прыгать было страшно, и она сидела некоторое время, дрожа от волнения. Мужчина проходил мимо и сфотографировал ее. Жужу продолжала ждать. Появился другой мужчина в домашней пиижаме, но с рыночной сумкой. Она не сразу заметиила его, ведь она не слышала его шагов, а заметив, не сразу узнала. Когда он раскрыл сумку, собачка решила, что и он полез за фотоаппаратом, и подумала: хоть бы он помог сойти на тротуар. И мужчина протянул ей руку и снял ее с подоконника. Но не успела собачка опомниться, как он сунул ее в сумку, где сразу ей в ноздри ударил запах мяса и темноты.

— Отпусти немедленно! — грозно сказала Жужу.

— У-тю-тю-тю! Не лай, Белка! — сказал он.

— Скорей, увидят, — поторопила его жена. Но того, что ее, черную и изящную, как горностай, переименовали в банальную Белку, — этого собачка услышать не могла. Она ведь была глуха.

Воспоминания листались сами собой перед ее глазами, как картины в альбоме, не касаясь сердца. Душа пребывала в дремотном покое. В дремотной тишине была мелодия.

Пришел первый час. Радио у изголовья умолкло, но тихий звук мелодии продолжал раздаваться. Старушка лежала с открытыми глазами и прислушивалась. Когда она открыла глаза, у изголовья сидел он. Старушка похолодела, но не вздрогнула, только подумала: вот какое прекрасное у него лицо! И он молчал. Была только мелодия. Он молчал. Темнота не могла скрыть сияния его глаз и злата его вьющихся волос. «Ты пришел за мной?» — спросила она его взглядом, но он молчал. Мелодия выливалась из молчания. «Как сладко!» — успела подумать она. И снова спросила глазами: «Мне пора? Ты за мной?». А он молчал. Легкая нетерпеливость тронула покой и безмятежность, в которой она пребывала. «Пора мне?» — еще раз спросила она его глазами. Он приставил палец к губам, указуя в сторону, откуда лился чистый, очищенный от помех времени звук, как бы говоря ей: «Помолчи, не вспугни эту мелодию». И она успокоилась.

И оба, затаившись, слушали мелодию, которая лилась из тишины.

Перевел с абхазского автор.

1973 г.

ТОТ САМЫЙ КАНТАРИЯ [16]

Мелитон Кантария, водрузивший знамя над Рейхстагом (кстати, под ураганным огнем с двух сторон), всю жизнь легко и весело нес свою славу. Но жизнь его сложилась трагически. Он умер в изгнании. Человек, ставший символом победы и окончания мировой войны, дожил до дней, когда на его малой родине началась война между двумя его половинами — грузинами и абхазами. Герой героем в праздничные и юбилейные дни, а в остальное время — он такой же бедолага, как все. Сколько благ он успел выцарапать у властей, столько и имел. В праздничные дни его одевают в костюм с орденами и ставят на трибуну рядом с собой, при этом часто верят, что и в звездный день своего подвига герой был таким же, как нынче, — свадебным генералом.