Рассказы и эссе - [5]

Впрочем, Грузия — не единственная бывшая союзная республика, которая попыталась поступить с автономиями подобным образом.

ТРИ СВИДАНИЯ С ДОМОМ [3]

Первое

Античные холмы Абхазии стали именоваться сопками. В воздухе, начиненном опасностью, дышится с волнением. Мой Тамыш знаменит. Каждый день по телевизору передают, что он уничтожен. И наш тунговый склон Ануа-рху тоже знаменит.

«Пойдем, посмотришь на свой дом». — «Но как?» — «С нижнего окопа он хорошо виден».

Идем к нижнему окопу. Тут уже ступай осторожно и пригнись. Я ведь еще не привык, я все воспринимаю как пьяный, или словно во сне. Не верю, иду спокойно.

И вдруг начинают стрелять. Не успел мой сородич Степан скомандовать «ложись», как я упал сам. Упал и дергаюсь, как бы пытаясь уклониться от пули в последний миг. «Что ты слышишь — не в тебя», — утешил Степан.

Доползли до нижнего окопа. В окопе уже все по фигу. Если то, что слышишь, — не в тебя, значит, то, что в тебя, — услышать не успеешь! А весь этот адский грохот — для малодушных. Слабое утешение. «За неделю привыкнешь», — заверил Степан. Они с Адгуром стреляют одиночными. Таков приказ Мушни Хвацкиа (Мушни, в мирное время археолог, погибнет вскоре), командующего Очамчирским фронтом: патроны наперечет, и вообще одиночными эффективнее.

Сначала меня и уговаривать не надо было — я не высовывался. Но Степан стал рыть блиндаж, сбегав за лопатой под жутким обстрелом. Потом бегал за швеллерами. Потом принес откуда-то шиферу.

У меня оружия нет, но мне показали, как соединить контакт и крутануть рулетку, чтобы взорвать мины, когда пойдут в атаку.

Иголка (от игольчатого снаряда) мягко вонзилась в глину неподалеку от меня. «У самого его уха вонзилась, чуть не убило», — скажет потом Степан на совете братьев, когда решили спровадить меня в Гудауту. На самом деле иголка вонзилась в метре от меня, видимо, сначала она попала в камень и мягко отрикошетила, иначе исчезла бы в глине. Ведь на стенах тамышских домов эти иголки по самую шляпку снопами воткнуты в бетон.

А через дорогу, за эвкалиптами, справа, я увидел свой обугленный дом. Как непривычно было его наблюдать! Он — «объект». За ним — противник. А поодаль море на горизонте перегорожено горами. Способен ли мой страх создать такое натуралистическое видение? Горы: рельеф, цвет, сумерки. Горы так близко на горизонте, что море подобно широкой реке.

Снаряды, пулеметы, трассеры. Как красив бой, если бы не убивало! «Посмотри, как очумели птицы», — сказал Степан. Небо засеял свинец. В небе мечутся птицы. Сколько свинца падает на Ануа-рху, последний оплот села! Я высовываюсь: вон одна бээмпэшка, вторая, седьмая. И вон — пехота. Они даже в атаку не идут! Они уничтожают нас издалека!

Холм задрожал. Задрожало мое село. Взревело, враз лишившись почти всех своих сыновей. А я чудом уцелел, хоть и сижу в нижнем окопе…

А когда на холм спустились сумерки, кончилась и стрельба. И вскоре мы поднимались наверх, к нам присоединялись бойцы, которых заменили на позиции.

Все живы! Они потом погибнут. Пока только один ранен. Село еще живо. Идут вчерашние мои школьные ученики (я здесь работал учителем), мои сородичи, чертыхающиеся, голодные.

Бой был не бой, так, одна из перестрелок ежедневных, чистая туфта. Но для меня — первый бой.

А дом, где я вырос, слеп и черен. Уже поредели выстрелы и отдалились, когда с тяжелым дыханием и безумными глазами упал в наш окоп, чуть на нас не свалился боец. Очнувшись, он достал «лимонку» и попытался вытащить чеку, чтобы бросить ее влево, где начинался откос. «Что ты делаешь?» — закричал на него Степан. «Вдруг там враг», — смутился боец. Он был прикомандированный из штаба. И не прошло минуты, как оттуда, куда хотел бросить гранату наш гость, поднялся мой лопоухий сосед Митя Тарба. Он нес миску, в которой для каждого бойца лежало по оладику с сыром. Хорошо, что не бросили гранаты. Позже в Гудауте я видел того храбреца в штабной охране.

Митя Тарба вручил нам оладьи с сыром. И пригласил в гости. Любитель метать гранаты отказался. Митя пригласил нас и на цыпленка с чачей: жизнь продолжалась.

А горы по-прежнему загораживали горизонт непреходящим видением.

Второе

И вот уже окончательно стемнело. Я, Степан и Адгур идем в гости. (Пусть между ними будет белый камень, как говорит мой отец, потому что Степан вскоре погиб, а имя покойного с именем живого сопрягать нельзя.)

Митя жил за школой, где еще недавно стояли грузины, пока, спалив ее, не отошли к асфальтовому заводу. Неподалеку от дома Мити дорогу перегораживал самодельный семафор: их устанавливают на проселочных дорогах, чтобы легковушки не разгонялись и не поднимали пыль. И грузины ни разу тогда не переходили за семафор, словно он их удерживал. А потом и побывали, и пограбили, и сожгли. В нашем селе домов почти не осталось.

Идти надо было осторожно по понятным причинам, а еще и потому, что Роман Гадлия с группой был на вылазке: могли встретиться и не узнать друг друга.

После курочки и чачи Степан предложил свести меня к дому. Мы шли мимо школы по сосновой аллее. Степан — впереди. Он дошел до трассы и вернулся. Можно было идти дальше.

— Запомни этот запах! — сказал мне Степан. Это был запах разлагающихся трупов животных, которые напарывались на мины-«лягушки». Когда перебегали трассу, с асфальтового завода стали стрелять. Мы — в яму. Но стреляли вряд ли заметив нас. Стреляли, чтобы партизаны не подумали, что там спят. Мимо кладбищ дошли до усадьбы. Наши кладбища как бы продолжают общее кладбище вокруг развалин, но огорожены забором вокруг усадьбы, — они вроде целы.