Рассказы и эссе - [34]

Что же касается мира дна, там полиглот был более приспособленный к сладкой жизни, чем блатной. Полиглот лучше умел отпраздновать успех. Но и неудачу он сносил легче, потому что в избиении полиглоту доставляла неприятные ощущения лишь физическая боль.

Вот они и кидают друг друга и всех, с кем имеют дело. При этом речь давно уже идет не о джинсах с переклеенной этикеткой, а происходит манипуляция такими громадными средствами при неумении и нежелании договориться, что тут без киллера не обойтись. Поскольку эта поросль, подобная племени бандерлогов у Киплинга в «Маугли», заняла ведущие места в чиновничестве и бизнесе, эта ситуация породила и выход на арену в больших количествах той части криминалитета, которая предпочитает «беспредел» (слово чисто лагерное, которое в наше время стало вполне литературным и обиходным).

Обладая огромными средствами и не отягощенные необходимостью строго следовать определенному этикету, полиглоты бы слопали блатной мир с его старомодными правилами, если бы не то, что выражается пословицей «от тюрьмы да от сумы не зарекайся». Ни у одного из полиглотов нет гарантии, что сегодня же из номера отеля он не попадет в камеру на Бутырке. А там хозяином по прежнему является ВВЗ, все таки умеющий пойти на жертвы «из-за-ради идеи». Потому-то полиглот вынужден считаться с предрассудками ортодоксального ВВЗ.

Happy end

Полиглот продолжает признавать приоритет ВВЗ, мало того, делится с ним своими доходами, что делает общаг неизмеримо более богатым, чем во времена оны. Но инициатива давно уже в руках полиглота: все новые и новые способы зарабатывать миллионы, конечно же, придумывает он. И терпеливо наблюдает за тем, как ВВЗ постепенно перенимает от него многие его сладостные привычки. ВВЗ уже не бродяга в сапогах из «Калины красной». Он имеет собственность, ездит за границу, у него документы в порядке. Выстрелы в подъездах продолжаются.

Мы же прервем на этом месте свой рассказ, чтобы эти выстрелы не увеличить еще на один.

Носферату по имени История

В среднерусском городе с золотыми куполами я зашел в местный музей, как раз под золотыми куполами расположенный. Был то ли выходной, то ли санитарный день: попасть-то в музей я попал, но экскурсоводов не было, только смотрительница. На все вопросы она отвечала неохотно и односложно, хотя, как правило, смотрительницы все знают, потому что в день по несколько раз слышат экскурсионные тексты. Такая молчаливо-инертная смотрительница музея могла быть в России и только в России, чья история по советской традиции — это история СССР. А то и наоборот.

Я улыбнулся в душе, представив, что так же повела бы себя смотрительница в закавказском каком-нибудь музее (или же прибалтийском). Что упустила бы жертву, которая сама попала в западню. Да там не только смотрительница, для которой обрабатывать залетных и приобщать к истории своего народа — внеслужебная обязанность, этакий священный долг. Там каждый обыватель тебе такое расскажет, из таких специальных трудов процитирует… в общем, кому это неизвестно. Потому что на Кавказе плен Клио особенно силен. Я даже писал как-то, что на Кавказе войны начинают не вожди, как в Афганистане, и не полковники, как в Латинской Америке, а историки.

Фальсификация

В бывшем Союзе, уж поверьте, самый высокий процент людей, интересующихся древностью. И знающих, что такое «фальсификация». В фальсификации истории обычно упрекают историков соседнего народа, своим то же самое прощая.

Нигде в мире, наверное, минувшее не было так переработано, как в Советском Союзе, и нигде история не оказывала такого сильного влияния не только на сознание людей и на их образ жизни, но и на формы местного самоуправления. Воистину советский человек жил, отягощенный своей историей.

То, что повсюду считается делом узкого круга специалистов, в наших союзных республиках все обсуждали, как футбол. Историк занимал в обществе место, то ли среднее между жрецом и дипломатом, а также иллюзионистом, то ли синтез того и другого, а также третьего, поскольку профеессии жреца и дипломата в известной мере присущи черты иллюзиониста.

От историка требовали не делать открытия, а озвучивать настроение масс. Ради этого массы готовы были даже взять историка на содержание, что делало его в некотором роде свободным от государства.

Грабить содержимое могильников было делом подсудным, а содержание манускриптов — нет. От историка требовалось не только изучить прошлое, но и так его подать, чтобы выводы его соответствовали требованию моментума.

Конечно же, гордиться своей историей и тем более изучать ее в школах — такая привилегия дана была немногим. Если из истории Армении, или Грузии, было известно много романтического, то из украинской знали только из Пушкина, что в таком-то году полтавский князь Кочубей совершил патриотический поступок: сгонял к Петру хлопца, пообещав ему за услугу в жены свою дочь, с доносом в шапке на Иван-Степаныча Мазепу — на своего гетьмана, на друга юношеских баталий, на зятя своего!

Этнист вместо интернационалиста (переделать)

СССР строился людьми, которые искренне верили, что нации и народы, по крайней мере в землях, куда уже успела докатиться мировая революция, доживают свой век. И потому каждая из бывших царских провинций, которые перед образованием СССР были независимыми и озирались по сторонам, получили внутри СССР тот статус, какой они пожелали. А регионы, которые входили в них в моментум образования Союза, стали автономиями. Таким образом было создано и узаконено вассальное деление народов, о чем вожди изначально вряд ли догадывались. Например сравнительно небольшая Грузинская ССР не только вбирала в себя в качестве автономных абхазов и осетин, но и внутри имела два народа (сванский и мингрельский), язык и культура которых близки грузинскому, но не более, чем молдавский итальянскому. Зато, пытаясь из соображений этнизма доказать, что название городов и рек Абхазии (Осетии) суть не абхазские (осетинские), а грузинские, плуты-историки пользовались сразу услугами трех языков. А народ с одной стороны согласно кивал, с другой исходил бессильной яростью.