Профессор Влад - [88]

— Ты что, охренел?.. — недоверчиво спросила я. Гарри устремил на меня томные, печальные, влажные глаза:

— Заговор на смерть, — грустно и просто пояснил он. Затем поднял с полу нефритовую фигурку — и принялся меланхолично разглядывать её на свет бра. Я толкнула его в плечо:

— Очухайся!..

Но он был прав — жизнь его врага и впрямь угасала, утекала сквозь пальцы… В одно смурное утро, когда заранее подкупленная медсестра Лина известила меня, что в боксе не осталось ни одной посторонней души, я, махнув рукой на предстоящий зачёт по телесно-ориентированной терапии, поехала в Центр — навестить Влада; с последнего нашего свидания минула вечность, и втайне я боялась самого страшного — не узнать его при встрече. Но нет, узнала… А ты меня?.. Я тихо позвала его по имени: строгое, бесстрастное лицо чуть шевельнулось, но и проблеска чувства, узнавания в нём не возникло. Взяла за руку: покорные пальцы оказались холодными и гладкими на ощупь, а лицо так и не изменило сосредоточенного выражения.

Глаза — две бусины, сияющие отражённым светом ламп. Удивительно, но, несмотря на эти глаза, эти пальцы, передо мной всё ещё был мой Влад — непохожий ни на кого другого; кто знает, возможно, лишь потому, что мне очень хотелось так думать, это был всё ещё мой Влад, — хотя сам он, вероятно, и не подозревал об этом, летая в неизвестных мне мирах…

Под ногтями черно — где он ими скрёб?.. Села рядом и вычистила специальной палочкой.

Вот на похоронах я своего Влада уже не увидела. Он — кто, собственно? — лежал в гробу весь какой-то навощёный, румяный, с розовыми губами, каких у него никогда не было при жизни — во всяком случае, при моей жизни; целовать его ни в эти губы, ни в гладкое, просторное плато пустого лба я не стала.

Зато Оскар Ильич, которого я накануне вызвала в Москву срочной телеграммой, исправил мой пробел с лихвой. С трудом дождавшись, когда его подпустят к телу, он осыпал дорогое лицо Учителя страстными поцелуями и оросил его слезами; отходить он не желал, и распорядителям церемонии пришлось оттаскивать его под локти. Следом подошел Гарри — он тоже был здесь; целовать не стал, но несколько секунд постоял молча, вглядываясь в лицо профессора так, словно ожидал чего-то; правая щека его недобро подёргивалась. Елизавета Львовна к гробу так и не приблизилась — то ли стремясь сохранить достоинство, то ли потому, что считала свою миссию полностью завершённой, — и всю процедуру прощания простояла в сторонке, прижав к губам чёрный батистовый платок. Ольга Валентиновна, припав к плечу мрачной Людочки, плакала навзрыд… Вообще, народу была уйма — и университетского и всякого; Оскар Ильич, с трудом сдерживая рвущиеся из груди рыдания, поведал мне на ухо, что здесь присутствует не одно поколение калмыковских учеников.

Было тут и семейство Владимира Павловича, которое мне впервые посчастливилось увидеть в полном составе. Дочь — коренастая, полная, энергичная — Мария Владимировна; её муж — высокий, чёрный, с бородкой клинышком — Андрей Николаевич; внучка Верочка — стройная, очень элегантная блондинка с тугим пучком на затылке; её муж Виктор — плечистый, короткостриженый молодой человек, предприниматель. Увидела я и знаменитого Никитку-правнучка: молчаливый, притихший, он боязливо жался к родителям — и, когда я поздоровалась с ним, ничего не ответил — только взглянул снизу вверх не по-детски серьёзными глазёнками; отчего-то мне показалось, что он очень похож на прадедушку.

Гроб как раз начали заколачивать, — и я, не желая слушать сопутствующие этому действу отчаянные вопли и горестный плач безутешных близких, поспешила прочь из торжественно-трагической прохлады церемониального зала на улицу, на волю.

Оставив позади угрюмую территорию больницы, я вступила на тротуар солнечного, шумного, украшенного цветной рекламой проспекта, где вовсю кипела жизнь; под весёлое шуршание проносящихся по весенним лужицам разномастных автомобилей побрела по нему не спеша, размышляя о том, что произошло, и чувствуя, как внутри нарастает что-то новое, неизведанное. Я хотела приучить себя к тому, что Влада больше нет, нигде нет, — но иррациональные радость, восторг мешали мне это сделать. Да, не было больше противного, вонючего старика с дряблой кожей; не было отвратительного маразматика, ежесекундно ковыряющего ржавым гвоздём в моих самых сокровенных чувствах; не было грязного, лицемерного и в общем-то получившего по заслугам почтенного профессора, дважды кандидата наук, автора множества научных трудов и монографий и проч. и проч.; но тот Влад, которого я любила — и ради которого готова была до последнего мига терпеть присутствие этого гнусного, омерзительного старца, — тот Влад не переставал существовать, а, наоборот, был теперь выпущен на волю…

Стоял тёплый, солнечный мартовский денёк; лёгкий ветерок кружил голову, навевая счастливые предчувствия; люди, что встречались мне на пути, никакими усилиями не могли придать своим лицам обычную брюзгливость — и я, проходя мимо, старалась незаметно трогать их кончиками пальцев. Каждое такое прикосновение дарило мне лёгкую электрическую искру. С восторгом, нарастающим лавинообразно, я видела, что все они, как одно лицо, похожи на Влада. Вот Влад — подросток, вот он же — сорокалетний, вот Влад — только-только тронутый старостью. Влад, каким он был бы, решив набрать вес. Влад, слегка облысевший, но всё равно узнаваемый. Влад, изменивший пол, а, может быть, родившийся женщиной… Мне больше не было нужды дожидаться назначенного часа, чтобы увидеть или дотронуться до него: Влад был повсюду…