Профессор Влад - [87]

Иллюзия была бы, наверное, ещё полнее, если бы… Странно, но сам Гарри очень изменился с тех давних детских пор (и как я раньше этого не замечала?). В нём появилось что-то приторное, слащавое, что-то от падишаха из сказки, сквозившее не только в интонациях, но и в движениях (преувеличенно-ленивых), и даже в манере расставлять фигуры — не по-простому, а как-то томно, с нарочито медлительным сладострастием, глядя на меня в упор маслеными, блестящими в полумраке глазами и загадочно, фальшиво ухмыляясь…

Увы, очень скоро я с грустью обнаружила, что мой брат успел за короткое время растерять все былые навыки — и теперь ему, экс-чемпиону юношеской сборной района, крайне редко удаётся свести партию к ничьей. Более того, меня всё чаще посещало странное чувство, что он не очень-то и стремится к победе. Я предлагала перейти на что-нибудь другое, попроще — ну, скажем, карты или компьютерный бильярд… Но нет. Упорно, раз от разу, Гарри снимал с полки новую нефритовую доску, стоившую бешеных денег, — и я, успевшая за десять лет неплохо изучить повадки брата, постепенно начала догадываться — а вскоре мои догадки переросли в уверенность! — что он снова пытается на что-то мне намекнуть…

Беда в том, что мне никак не удавалось уловить сути намёка. Ну, а любопытство, конечно, разгоралось — и порой, в очередной раз видя, как его изящные пальцы, потянувшись к фигуре, останавливаются на полпути и принимаются танцевать над доской, выписывая таинственные знаки, как бы понятные лишь нам двоим, но рассеивающиеся в воздухе прежде, чем я успею расшифровать их, — я и сама так задумывалась над этой загадкой, что погружалась в какое-то ленивое, полутрансовое состояние, переставая следить за ходом игры и зевая фигуры… Впрочем, Гарри, к его чести, милосердно указывал мне на промах. Однажды, когда я, вот так же задумавшись, совсем уже собиралась сделать ход конём, он перехватил мою руку, успев мимоходом запечатлеть на ней лёгкий поцелуй, и, проникновенно глядя мне в глаза, вкрадчиво и тихо произнёс:

— Осторожнее, Юлечка, осторожнее. Твоему королю шах, —

после чего так тонко, по-джокондовски улыбнулся, что у меня не осталось сомнений: эти слова тоже имеют свой потаённый смысл. Но вот какой?..

Несмотря на то, что все эти прикосновения и улыбки приятно убаюкивали, загадочность моего друга начинала не на шутку меня раздражать. Тут бы мне взять да эффектно смешать фигуры на доске, — но я всегда считала этот жест грубым и недостойным профессионала. Поэтому ограничилась тем, что вырвала руку — и, со стуком поставив коня на место, продолжала размышлять над позицией, время от времени поглядывая на брата. А тот знай себе молчал да загадочно улыбался, — и в какой-то миг я начала склоняться к дикой, но, пожалуй, не такой уж неправдоподобной мысли, что Гарри (на одиннадцатом году знакомства) попросту решил меня соблазнить — и все эти улыбочки и взглядики, как и выражение «твоему королю шах» — ни что иное, как прямой вызов…

Но дальше этого брат не пошёл — и только продолжал обволакивать меня интонациями и вкрадчивыми прикосновениями опытного донжуана.

Было, впрочем, и ещё кое-что: разговоры о любовной магии, которыми Гарри кормил меня всё чаще, так что они уже напоминали навязчивую идею. Верю ли я в любовную магию? (Гарри не любил слова «приворот» — оно казалось ему грубым и каким-то… деревенским.) Нет?.. А в порчу? В проклятие (тут Гарри нехорошо усмехался и его бледное лицо производило несколько судорожных подёргиваний)?.. В это я верила ещё меньше. А в чём, собственно, дело, Гарри, почему ты об этом заговорил?..

В ответ — всё то же выразительное молчание, конвульсивное подрагивание уголков рта, осторожные прикосновения пальцев, медленно ползущих по моей руке вверх, до самого плеча — и дальше, к шее, до затылка, где они начинали нежно перебирать мои волосы; недобрая усмешечка, застывающая на лице, когда оно, наконец, обарывает мучительный тик: — Юлечка, я тебя люблю, честное пионерское, люблю как сестру. Пешечка ты моя…

— Я, значит, пешечка?! — возмущалась я, стряхивая с себя навязчивую братнину руку. — А ты у нас, в таком случае, кто? Король?

— Боже упаси, — неприятно-ласково улыбался Гарри. — Король — фигура слабая, беззащитная. Нет, я отнюдь не король. Вернее, король — не я…

— С кем же, в таком случае, ты себя идентифицируешь? Вернее — ассоциируешь? — я всё больше злилась. — Уж не с ферзём ли?!

— Ну уж нет, — продолжал усмехаться Гарри.

— Так кто же ты у нас?..

Лицо Гарри становилось спокойным и строгим. — Кто я? — переспрашивал он и сам же назидательно отвечал: — Отнюдь не пешка, не король и не ферзь. Я, милая моя, Шахматист…

А как-то раз — вроде невзначай, — а на самом деле после красивейшей, чётко продуманной комбинации, в финале которой Гарри лёгким щелчком перста опрокинул чёрного (своего!) короля навзничь, — он признался, что повысил свою квалификацию, что «дерзает» теперь на то, что умеют лишь немногие, сильнейшие его коллеги-маги: разыгрывать шахматные партии с жизнью и смертью. И вот так же, как ныне повержен этот король… — тут Гарри наклонил доску, и несчастный король, торопливо скатившись с неё, оказался на ковролине, — …вот так же угаснет и некая жизнь — первый страшный эксперимент его, Гарриных, рук… Лицо названого брата было торжественным и суровым, только краешек рта слегка подёргивался.